e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

себя центральный персонаж пьесы «Человек из СССР» Алексей Кузнецов, который руководит в СССР конспиративной организацией и собирается с её помощью либо свергнуть советскую власть и вернуть всех эмигрантов на родину, либо погибнуть. Премьера состоялась 1 апреля 1927 года и имела большой

успех, но повторить спектакль не удалось – не было средств.

Наконец, тяжёлая артиллерия публицистики кажется завершающим ак-кордом в долгом, изнурительном противостоянии Набокова наплывам ностальгии. В эссе «On Generalities» он заимствует оптимистические идеи «романтического века» Г. Ландау, впоследствии наделяя ими героя «Подвига»

Мартына, самое имя которого изымается у другого Мартына – героя высмеян-ного в докладе «Торжество добродетели» произведения советской литературы.

Вдогонку, как бы для убедительности оптимизма, в 1927 году сочиняется стихотворение «Билет»,5 в котором выражается надежда на скорое, в ближайшем

будущем, обретение билета, а на нём – «невероятной станции названье». Однако хронологически оно оказывается между двумя другими, 1927 и 1928 годов, оба под одним названием – «Расстрел».6 Их концовки: Но сердце, как бы ты хотело,

чтоб это вправду было так:

Россия, звёзды, ночь расстрела

и весь в черёмухе овраг.

1927

Всё. Молния боли железной.

Неумолимая тьма.

И воя, кружится над бездной

ангел, сошедший с ума.

1928

4 ББ-РГ. С. 307.

5 Набоков В. Стихи. С. 212.

6 Там же. С. 206-207, 220.

175

На таких качелях раскачивалась ностальгия Набокова, пока не взмыла к

роману, пока не легла «на русский берег речки пограничной моя беспаспорт-ная тень» (1929).1 Анамнез предстоящего рассмотрению романа восходит, таким образом, к самомý врождённому, «солнечному» темпераменту Набокова, щедро поощрённому его «счастливейшим» детством и потому крайне чувстви-тельному ко всему негативному, что противоречило заданному природой оптимизму. Розовые очки гипертимика и способность творческого преображения

реальной картины мира в воображаемую и желаемую, до поры до времени

спасали Набокова от «дуры-истории» и её мрачных интерпретаторов. Но не бесконечно: кумулятивный эффект накопленной ностальгической горечи и изнемо-гающей надежды на возвращение, после более чем десяти лет капельного, точечного противостояния, потребовал мощной волны романного выплеска. Любой

ценой – пусть даже ценой обречённости на гибель главного и очень симпатичного

персонажа – требовалось Набокову отбиться от наваждения отчаяния, побуждав-шего представлять себе и себя в навязчивых картинах перехода границы и расстрела.

Потому и выглядит процесс создания этого романа почти нарочито быстрым

и лёгким – как бы между прочим, среди других и суетных дел происшедшим, –

что давно, всю эмигрантскую жизнь он вынашивался и дозрел до своего рода экзорцизма, разом исторгнувшего накопившееся. Многие же, сейчас распростра-нённые и до странности прекраснодушные трактовки этого романа скорее свидетельствуют о том, что М. Маликова называет влиянием «тирании автора»: «Читателю настойчиво предлагается читать … по законам, признанным над собою автором … полностью подчиняясь “тирании автора”, причём попутно исследовате-лем может вскрываться множество интересных оттенков смысла», однако в целом

«такая стратегия чтения сводится к полной имитации автора».2 Набокову было

желательно, чтобы не только персонажи, но и читатели, и даже специалисты-филологи были бы его «рабами на галерах».

Однако самый надёжный раб – это тот, которому удаётся внушить, что он

свободный человек. От первоначальных названий романа – «Романтический

век», «Золотой век» – пришлось отказаться. Таких «рабов» в эмигрантских чи-тательских кругах на рубеже 1920-х – 30-х годов не нашлось бы: кроме Набокова, пафосные восхваления «романтического» ХХ века в духе Ландау никто

не разделял. От века пришлось перевести акцент на человека, от фанфар общего – к индивидуальному «Воплощению». Но и это название не устояло, уступило место «Подвигу» – деянию исключительному, героическому, рациональ-ному анализу неподвластному; отступать дальше некуда – придётся поверить.

1 Набоков В. Стихи. С. 228.

2 Маликова М. Набоков: Авто-био-графия. СПб., 2002. С. 4-5.

176

Из современников едва ли не один Г. Струве усомнился в психологической

мотивировке действий героя романа.1

Сорок лет спустя, в 1970 году, в «Предисловии к американскому изданию», автор «Подвига», с 1945 года гражданин США, уже десять лет живущий

в Швейцарии, предпочёл затушевать подлинные мотивы, побудившие его

написать этот роман. Ссылаясь на «весьма привлекательное рабочее заглавие»

– «Романтический век», – Набоков пытается, пользуясь неискушённостью

американского читателя, подменить причину написания романа идеологиче-ским прикрытием и триггером: ему де тогда «надоело слышать, как западные