Eat you alive (СИ)

— В чём дело? — омега подходит к вмиг побледневшему альфе и усиленно игнорирует подкрадывающуюся к горлу истерику. Предчувствие Юнги не обмануло, что-то с малышом. Он это чувствует, и пусть, не услышав это от своего альфы, не поверит, но ползущие к нему из углов чёрные щупальца страха за своего ребёнка всё ближе и ближе. — Что с ним? Ему плохо? Он заболел? — Юнги срывается к вешалке за худи. Но Чонгук ловит его за запястья и, притянув к себе, обхватывает ладонями лицо.

Чонгук сам еле на ногах стоит, с трудом расползающуюся внутри панику сдерживает. Чонгук должен быть сильнее, ради Юнги, ради своего сына. Омега если хоть секундный страх в альфе увидит, то пеплом в его руках осыпется. Чонгуку такая роскошь, как слабость, не полагается. Он опора своей семьи и даже в самый тяжёлый момент, который так скоро настал, он должен быть сильным.

— Послушай, кое-что произошло, — Чонгук старается унять дрожь в голосе, но выходит из рук вон плохо. — Даниэль… Он… Его похитили.

Юнги смотрит на мужа и не верит. Отрицательно вертит головой, делает шаг назад, но альфа ловит его, боится, что тот на ногах не устоит.

— Нет, — одними губами шепчет Мин. — Неправда. Ты врёшь мне, — Чонгук чувствует, как обмякает тело в руках, и как беззвучные слёзы орошают лицо омеги.

У Юнги грудь стальные ремни перетягивают, каждый вдох это перманентная концентрированная боль, бьющая прямо в сердце. Юнги впервые в жизни с таким горем сталкивается, впервые чувствует, что ему это неподсильно, он после всего встать был готов и встал бы, но не после Даниэля. Только не Даниэль. Его ребёнок — его жизнь, кислород в его венах, его личное утро, знаменующее новый день. Юнги не переживёт и секунду без Даниэля, сам в могилу полезет, сам себя закопает, он уже вкус чёрной земли на языке ощущает, чувствует, как она комками в лёгкие забивается, и воет. Виснет в руках своего альфы и воет так, что волк Чонгука у него внутри затыкается — в угол забивается, не в силах с этой болью в чужом голосе совладать, на свою забивает, молит Чонгука парня в чувства привести, боится, что у омеги от горя разум помутнеет. Юнги уже на коленях, Чонгук его удержать не может, всё боль его забрать хочет, сам на части от одной мысли, что Даниэль у врага, рвётся, в том, что он жив и не сомневается, думать иначе не хочет.

— Мой ребёнок, где мой ребёнок? — скулит Мин и трясёт присевшего напротив альфу за плечи. — Где мой сын?

Чонгук прижимает омегу к себе, а второй рукой набирает Люка.

— Собери всех и езжайте к границе, я догоню.

— Ты думаешь… — хрипит Мин. — Думаешь, это Хосок?

Чонгук отлепляет от себя омегу и всматривается в лицо.

— Я верну нашего сына. Я тебе обещаю, что верну его живым и здоровым, верь мне, — Чонгук смотрит прямо в глаза Мина. — Просто дождись, обещай дождаться.

— Вернёшь, иначе не прощу тебя. Никогда не прощу, — сквозь слёзы шепчет Юнги и есть в его голосе что-то, что Чонгук и не сомневается.

***

Даниэля передают в Дезир через подкупленного пограничника. Хосок нервно ходит по гостиной особняка, ждёт самого дорогого гостя и даже отказывается от предложенного Тао виски.

— Моя награда за все мои труды едет ко мне! — потирает ладони альфа. — Я оторву голову этому выродку, а когда за ним прибежит его ненаглядный отец, то он прям у порога получит свою дозу, которую я храню здесь, — Хосок хлопает себя по груди, — прямо у своего сердца. Моего братца и убивать не придётся, он сам сдохнет от горя, потеряв и сына, и альфу. А потом, мой дорогой Тао, — Хосок подходит к парню и кладёт руку ему на плечо. — Люди под моим чутким руководством станут королями этого мира. Весь Бетельгейз будет принадлежать нам. Мы легко устраним всех оборотней, которые оставшись без вожака уже и так почти мертвы. Так что эту ночь надо вписать в историю. Она чудесна.

Хосок слышит скрежет шин по асфальту со двора и быстрыми шагами идёт в сторону двери, в которую входит один из его людей с небольшой корзиной в руках. Альфа замирает в пяти шагах от мужчины и шумно внюхивается. Он пытается сделать ещё шаг, преодолеть эти оставшиеся метры, выхватить уже эту корзину и швырнуть её об стену, но не получается. В Хосоке медленно, крупица за крупицей страх заселяется — чего не понятно, но именно он сейчас ноги альфы к паркету пригвоздил, не шевельнутся. Хосок растерянно смотрит то на Тао, то на мужчину напротив, сжимает и разжимает ладони, чуть ли не рычит, злится на себя, но подойти не может. Зато работник подходит, кладёт корзинку на стол и, откланявшись, уходит.

— Босс, в чём дело? — пытается вмешаться Тао, но Хосок отмахивается от парня и, выдохнув, всё-таки идёт к столу. Трясущимися руками откидывает маленькое покрывальце и умирает.