Эдельвейсы для Любаши. Коричневый туман над Днестром

Прибежали к главному быку-буржуину Сине-носу и докладывают: «Так, мол, и так, Ваше препоганое высочество, Урс опять появился!»

А тому с перепугу показалось, что «рус» появился, русские значит». «Худо дело, – думает глав-бык, – не сладить мне с русским медведем!» И задумал он черное дело: оклеветать деда Вову. Вызвал он ведьму Лари и Костащея Бессмертного на совещание. Тут-то ведьма и Костащей придумали: заслать в Дубоссары побольше худого люда воровского да убивцев, чтобы те грабили и убивали Дубоссарских плохишей и всем говорили, что, дескать, деда Вова приказал так делать. Костащей Бессмертный отправился в город Бендеры кровавые дела делать. А ведьма Лари ещё подлей была: удумала деда Вову с бабой Любой поссорить. Стукнула клюкой, гикнула и вызвала Раиску-вертихвостку.

«Ступай, – говорит, – в Дубово и найди бабку Любу, да не ищи среди баб-то: она покрасившее да попригожее любой девки. Найдешь, скажи, что ты из «Месаджера», и, мол, деда Вова домогался тебя, авось поверит. «Месаджер» – фирма сурьёзная. Вот и рассорятся они, перестанут друг другу в глаза глядеть, сил друг от друга набираться да молодеть».

Захихикала кликуша, вертихвостка Раиска. Побила клюкой ведьмы Лари своего упыря-придурка и повела в Дубово под видом больного к бабе Любе лечить и свое черное дело делать.

Тем временем глав-бык Сине-нос перемирия запросил: до ужаса он боялся русских медведей, да царь русский Бориска послал в Приднестровье белого Лебедя – живой водой воинов доблестных снабжать. Оживали павшие и становились бессмертными, живые же, попив той водицы, за десятерых громили буржуинов. Деду Вове бойцы-удальцы тоже живой воды принесли, да спал он в это время, притомившись. Не стали они его будить, тихонько поставили на стол бутыль и вышли, позабыв охрану выставить. Крепко спал деда Вова. Но и во сне чувствовал тяжесть на руках, ногах, на груди. «Кыш, проклятые мухи», – подумал и стряхнул с себя нечисть. Открыл глаза, а в горнице, в штабе по-теперешнему, полным-полно плохишей. Скрутили деда Вову, но успел он бутыль с водой живой опрокинуть, чтобы плохишам не досталось. Вот беда, где ж охрана-то? Видать, хлебнули бойцы-удальцы живой воды больше меры, почувствовали силу и храбрость да и пошли к девчатам гулять. Деда Вову затолкали в черную карету, задернули занавески и привезли к главному стражу города Дубоссары (к прокурору, значит). Беснуется тот, топает ногами, на деда Вову кричит: «Пошто плохишей обижать приказывал?»

– Не ведаю, кто кому приказывал! Видать, третья сила тут замешана, – отвечает деда Вова.

Вызвал главстраж Журавля, старшего злодея, выписанного из самой Москвы, мастера спорта по киданию невиновных в темницы. В Дубоссарах решил чемпионом стать. Стал Журавль деда Вову донимать вопросами, клювом своим дранным по темечку долбит да за бороду норовит ущипнуть. Орет благим матом:

– Где мешки с деньгами прячешь? – спрашивает. – Где валюта? Где оружие?

– Ведать не ведаю! – отвечает деда Вова. – У меня и добра то всего: собачка хроменькая с ее дочкой Глорькой, да удобрений немного припас, думал к весне теплицу под помидоры изладить.

Пуще прежнего орет Журавль:

– Где бабка Люба твоя?

– В деревне, где ж ей быть?

– Ага! Вот ты и попался! В деревне, значит, прячешь награбленное. Эй, болваны-истуканы (стража по теперешнему), запрягите лошадей в черную карету да езжайте в деревню. Дедово добро привезите – раскололся он (признался, значит).

Опечалился деда Вова: «Эх, дурень, заберут ведь навоз-то, что к весне делать буду?»

Вызвал Журавль солдата-допытчика (следователя, значит). Солдат тот был когда-то оловянным, да расколдовал его кто-то, но не совсем. В мозгах да в глазах маленько олово осталось. Заковал солдат деда Вову цепями, кандалы надел ему и наказал: «Гляди мне, цепи не пропей, дорогие они нынче». Отправили деда Вову в сырую темницу.

Тем временем прискакали в деревню болваны-истуканы. Нашли бабку Любу и давай пытать:

– Где мешки с деньгами? Где валюту прячешь?

Испугалась бабка Люба: видать, с дедом Вовой что-то стряслось.

– Какую Валю? Рая-вертихвостка тут была, на деда Вову навет наклепала, да я ее в Киев задом-наперед (раком, по-теперешнему) отправила грехи замаливать. А что бы Валю ту прятать…

А сама думает: «Ну, погоди, старый греховодник, я те покажу Валю, мало мне Раи, что ли?»

– Да не Валю, не девку, а валюту мы дедову ищем! Это деньги такие иноземные, золото, бриллианты.

– Золото есть маленько, – застеснялась бабка Люба, – а другого нет ничего. Вон в сарае мешки пустые лежат.

– Где золото? – закричали болваны-истуканы.

– Где ж ему быть-то? В нужнике…

Кинулись те к клозету, толкают друг дружку, сунули руки по локоть в яму, а там, знамо дело, кроме дерьма человечьего ничего нет. Обмарались.

Орут:

– Где, бабка, тут вода обмыться?

– Где я вам воду возьму? Её отключили, в колонку не поступает.

Орут болваны-истуканы, грозятся. Народ собрался, смеется, а те – бежать к своей черной карете. Юлька с Глорькой кинулись, было, их за ноги хватать, да не стали. Больно уж воняет от тех истуканов. Так и уехали ни с чем, да обмишурившись вдобавок.