Эдельвейсы для Любаши. Коричневый туман над Днестром

Закручинилась, запечалилась бабка Люба. Тринадцать дней и ночей не ест не пьет, деда Вову вспоминаючи. Видать, страшная беда с ним приключилась. Делать нечего, надо ехать в Дубоссары, вызволять деда. Пошла к брату своему названному Мише (бабка Люба сильно ему когда-то помогла – горный Змей Горыныч его молодую да красивую жену чуть не уволок, но не дала бабка Люба злодейству совершиться).

– Братец Миша, выручай! С дедом Вовой беда стряслась. Запрягай карету, в Дубоссары ехать надо. Чует мое сердце, в темницу враги его кинули.

Братец Миша в этот момент с молодой женой миловался, неохота ему ехать. Стал отнекиваться: мол, карета не смазана, овес нынче вздорожал, лошади не подкованы; ворчит. Плюнула в сердцах бабка Люба, обула хрустальные башмачки (она в юности Золушкой была, принц ей подарил) и пешком в город подалась. Идет, сама вспоминает, как дед, тогда добрый молодец ее у принца отбил. Куда тому индюку до добра молодца Вовы.

Юлька с Глорькой остались теремок сторожить. Юлька на пороге сидела, а Глорька малая за курами присматривала. Стукнула Юлька хвостом три раза о порог, и заговорила человеческим голосом:

– Глорька, а Глорька, иди-ка сюда!

– Чо, маменька? – спрашивает та тоже по-человечьи.

– Ты знаешь, что нашего деда Вову по навету в темницу упрятали?

– Знаю, собаки в деревне брешут, что наш деда Вову приказывал в городе плохишей обижать.

– Глупая ты еще, Глорька. Того они и брешут, что на цепях сидят, ничего не знаючи, а мы, собаки свободные, никто нас не привязывает, потому как деда Вова сам за свободу воюет. А хозяева тех, кто на цепях, по хатам прячутся, и они, и их собаки брешут, что ни попадя. Ну да ладно. Думай – не думай, Глорька, а пойдем и мы деда выручать. Видала, бабка Люба с горя деду узелок с гостинцами забыла? Да вот что, сбегай, пару курочек приголубь, дед, поди, отощал, – распорядилась Юлька.

– Сейчас, маманя, вмиг нарисую, – и кинулась в курятник.

Не успела Юлька за ухом почесаться, как Глорька уж тащит двух курочек. «Ловка чертовка, – думает Юлька, – вся в тетушку Графирушку покойную, царство ей небесное. Та по куриной части ох и мастерица была!» Хотела было Юлька, как люди, перекреститься, да вспомнила, что сама некрещеная.

Взяли они по узелку и по следам бабки Любы в город подались (компаса-то у них не было, вот и пошли по старинке по следу). Бежали они, бежали и до развилки на трассу прибежали. Глядь, а там и бабка Люба кареты тормозит, чтоб в город подъехать. Увидела Юльку с Глорькой и обомлела от радости: надо же помнят дедову доброту, и узелки с едой принесли. Расцеловала бабка Люба Юльку и Глорьку, взяла узелки, а собачек домой отправила – терем да курочек сторожить. Тормознула бабка Люба общую карету из Котовска и поехала в Дубоссары.

Зашла в прокуратуру. Глядь, деда Вову ведет в кандалах да в цепях целый взвод болванов-истуканов с автоматами. Не успели деда Вова и бабка Люба друг другу в глаза поглядеть – тогда цепи да кандалы полетели бы. Тут на беду выскочил Журавль, старший злодей, и затолкал бабку Любу в свой кабинет, а деда Вову на пытку повели. Журавль от злости аж подпрыгивает:

– Казнят твоего деда Вову, злодей он!

– Неправда твоя, Журавель, сам ты злодей. Не виновен деда Вова, жить нам да жить.

Зашипел от злости Журавель и отправил бабку Любу к солдату-допытчику. Солдат, хоть и оловянные глаза, а понимал, что деда Вова не виноват. Посоветовал бабе Любе поискать доброго колдуна на стороне: здешние колдуны-адвокаты только с виду добрые, а на самом деле из плохишей, и деду Вове могут только навредить.

Поехала баба Люба в другую страну, Украину, и там, в граде Котовске, нашла добрых дел колдуна Анатолия свет Андреевича. Пообещал он допытчику-солдату открыть оловянные глаза и мозги от олова прочистить, чтобы тот видел и думал да отличал, где правда, а где клевета на деда Вову.

Скоро сказка пишется, да не скоро дело делается.

Тем временем деда Вова темницу свою обживает. Темница (по теперешнему, камера) так себе темница: мебели маловато, всего-то четыре стенки, хрусталя нет, зато в углу шикарная параша – это декоративная китайская ночная ваза. Сверху золотом покрытая, а внутри – серебром. Канделябры разные на стенках, окошко занавешено железной диковинной занавеской (решеткой называется). Нары полированные, а постель из воздушного пуха. Харчей тут – ешь да ешь, не чванься только. Тут тебе и нельма, и осетрина, икра красная и черная. Из напитков – шампанское, коньяки всякие да виски. Борька, надзиратель, колбасой в морду тычет (так называется по-теперешнему сервелат). Из курева – сигары гаванские. Да все не по нутру деду Вове, изжога у него от всего этого – видать, гуманитарную помощь привезли и донимают ею деда Вову. Ему-то, грешному, хочется редьки с луком да с постным маслицем, стопарик-два самогону, на печь залезть, раскурить трубку с самосадом, бороду почесать да в окно… (Тьфу ты, старый пень, опять за свое!) Да с печки-то на бабку Любу любоваться, которая не хуже, покрасившее да попроворней любой из девах молодых.