Единственная Джун

Люди постоянно говорят о реабилитации. После переломов учатся заново ходить. А поврежденный рассудок борется с болезнью, зависимостью и темными мыслями.

Но приходилось ли когда-нибудь реабилитировать сердце?

Сердца тоже разбиваются. Тела разрушаются, разум подводит нас, а в душе поселяется тоска. Сердца могут разрушаться, если мы не будем осторожны, и после всех трагедий, что я перенес, всех слез и трудностей, что я пережил, я не могу придумать ничего более трагичного, чем сердце, в котором погасла надежда.

Сердце – это сущность самой жизни, и, как только оно начинает увядать, все остальное гибнет тоже. И это чертовски тяжело. Это ужасная несправедливость по отношению ко всему, за что мы так упорно боролись, и ко всему тому, что до сих пор стоит этой борьбы.

И всегда есть что-то. Всегда есть пресловутый свет в конце тоннеля, который ждет тебя.

Я не был готов сдаться; я не хотел увядать.

Но при всем моем прогрессе, при всем моем исправлении над моей головой все еще нависает черная туча, мешающая мне идти на свет.

Эта туча носит имя Эндрю Бейли – человек, бредущий мимо меня с отросшей бородой, в которой пробивается седина, глубокими морщинами и обреченностью во взгляде.

Похоже, что его сердце тоже находится на стадии реабилитации.

Я наблюдаю, как он, тяжело вздыхая, проходит мимо меня, пропуская пальцы сквозь редеющие седые волосы. Какое-то время он стоит ко мне спиной, пока я застываю возле открытой двери, вцепившись в нее так, будто мне нужна опора.

Тянутся минуты.

Тихие, но оглушительные минуты.

Затем он достает что-то из кармана и бросает на стол.

– Я устал, – тихо говорит он.

Я разжимаю пальцы. Стиснув зубы, я бросаю взгляд на знакомую индексную карточку, лежащую на столе.

– Я устал бороться с этим, – признается он, его голос полон сожаления и молчаливого согласия. – Я устал жить прошлым, мечтая о нереальной возможности его изменить. Я устал отвергать своего сына, когда уже знаю, каково это – потерять его. Я устал злиться и ненавидеть, когда у меня есть столько поводов для благодарности. Я устал пытаться, – говорит он мне, наконец встретившись со мной взглядом. Наконец увидев меня впервые за два года. – Я хочу начать действовать. Я хочу снова начать жить.

Эмоции кипят в моем сердце и застилают глаза слезами. Я закрываю дверь, как будто знаю, что мне не придется уходить. Я осторожно иду вперед, пытаясь прочесть карточку сквозь пелену слез.

Эндрю следит за моим взглядом.

– Я перечитываю эту чертову карточку каждое утро с тех пор, как Саманта написала ее, – говорит он с болью. – Она преследует меня.

Я снова смотрю на него, остановившись.

– Я столкнулся с твоим боссом на прошлой неделе, когда играл в гольф, – продолжает он. – Поли. Он сказал мне, что пытается убедить тебя поехать в Нью-Йорк, чтобы перевестись на другую работу, которая бы помогла твоей карьере и в перспективе изменила бы твою жизнь. Он не понимает, почему ты не хочешь этого сделать.

Я опускаю голову и закрываю глаза.

– Но я знаю почему. – Эндрю проводит ладонью по лицу, качая головой. Он тяжело вздыхает. – Я так много потерял, Брант… так много, – тихо говорит он, его голос содрогается. На мгновение он замолкает, борясь с эмоциями. – Но и ты тоже. Пока я выбираю одновременно тонуть в желании изменить прошлое и желании сформировать будущее, все, что я на самом деле делаю, – это игнорирую то, что находится прямо передо мной. Я игнорирую то, что по-настоящему имеет значение, – свою семью. Это мои дети. Это ты. – Слезы катятся по его щекам. – Да, мы все потеряли, но, пока я не выберу прощение, пока я не выберу исцеление… все мы будем продолжать что-то терять. А мне чертовски надоело терять.

Я резко вдыхаю, в груди все сжимается, а сердце бешено колотится.

– Я тоже так устал терять.

Он смахивает слезы, кивая. Затем он издает сокрушенный стон, или, может быть, это стон исцеления, закрывающий пропасть между нами,

Эндрю стискивает меня в объятиях.

Я закрываю глаза и обнимаю в ответ человека, по которому скучал два долгих года.

– Прости меня, – говорю я. – Прости за все, через что я заставил тебя пройти.

Эндрю «разбивается на части». Он кладет голову мне на плечо, расплакавшись, и мы замираем так, как будто наверстываем все объятия, которые упустили.

– И ты меня прости, – шепчет он сбивчиво, все еще крепко прижимая меня к себе. – Я не говорю, что все исправлено или стерто из памяти, и я не говорю, что это будет легко для меня. Но я могу понять и принять вещи такими, какие они есть. Просто потерпи немного, сын.

Он назвал меня сыном… От этого на моих глазах наворачиваются жгучие слезы, а горло перехватывает от нахлынувших чувств. Я тут же спрашиваю:

– Что ты хочешь сказать?..

– Я говорю… езжай в Нью-Йорк, Брант. – Эндрю резко ударяет меня по спине, затем отстраняется, все еще держа за плечи. Он смотрит мне в глаза, и на долю секунды я вижу Тео. В этом взгляде я вижу их общее благословение. – И что бы после этого ни случилось, значит, так и должно быть.

Надежда ослепляет меня, как первый луч света, пришедшего в виде прощения.

Второй шанс.