Единственная Джун

Мама права. Я уже чувствую запах вкусных блюд, которые готовит Поли, он вызвался быть поваром в наш особенный день. Когда Поли вернулся в Нью-Йорк этой весной, он купил большой особняк с лошадиной фермой, напоминающей ему о детстве. У него пока нет лошадей, но он планирует назвать первую лошадь Stellina – так он называет Венди, свою невесту, которая присоединилась к нему в Нью-Йорке и помогает управлять ресторанами.

Как ни странно, мы с Венди стали близки.

Мы друзья.

И пока Селеста поглощена танцами, зарабатывая себе главные роли в постановках, получивших признание критиков, Венди помогает мне с…

– О, Кэролайн, моя милая маленькая любовь. – Папа протискивается через проем шатра, его глаза полны обожания, а в руках находится что-то крошечное и совершенное.

Наша с Брантом дочь со светло-каштановыми кудряшками и пухлыми розовыми щечками. Она издает тихие воркующие звуки, которые, клянусь, звучат как «Агги». Мой папа берет игрушечного слоника со стула и, держа его перед ее лицом, продолжает напевать свои глупые рифмовки.

– Мы с Кипом вносили последние штрихи в беседку, а этот ангелочек напевал нам серенаду своим детским щебетанием, лежа в своей коляске. – Он поднимает ее высоко вверх, затем прижимает обратно к груди, придерживая голову своей большой медвежьей лапой. – Правда, дорогая девочка?

Отец тает.

Он тает каждый раз, когда Кэролайн дарит ему беззубую улыбку или обхватывает его палец своим детским кулачком.

Я бегу к ним.

– Дай ее сюда, пап. Мне нужно понюхать и потискать ее на удачу.

Кэролайн только что исполнилось четыре месяца. Она родилась с пушистыми ростками золотистых волос, которые сменились темно-каштановыми кудрями. Интересно, будут ли у нее голубые глаза, как у меня, или каре-зеленые, как у отца. У нее мой нос пуговкой, ямочки Бранта и уникальное родимое пятно на ноге, которое, по словам Бранта, похоже на яблочко – папина зеница ока.

А я думаю, что оно похоже на персик.

Отец передает ее мне, и она пахнет лавандой, детской присыпкой и пеной для ванны – я хочу собрать ее сладкий аромат в бутылочку и наслаждаться им всю жизнь.

Мама приглаживает прядку каштановых волос, пропуская сквозь них кончики пальцев. Она вздыхает, и это звучит в равной степени меланхолично и радостно.

Конец эпохи.

Начало совершенно нового путешествия.

– Боже… Я чувствую себя старой, – размышляет мама, поглаживая маленькую круглую головку Кэролайн. Она смотрит на меня с ностальгией. – Кажется, будто вчера я заплетала тебе косички, вытаскивала всякий сор из твоего носа и стирала пятна грязи с твоих комбинезонов.

Я не могу удержаться от смеха.

– А теперь ты выходишь замуж, – задумчиво говорит папа.

Он не показывает никаких признаков обиды или неприятия к человеку, за которого я выхожу замуж, мы уже отошли от этого. Хотя наша семья не является стандартной и я понимаю, что мои родители, возможно, никогда не одобрят путь, который мы выбрали, я знаю, что там все равно есть принятие. И с каждым днем оно растет.

Они принимают то, что мы такие, какие есть.

Они принимают то, что не смогут ничего изменить, и предпочтут любить нас, чем отказаться от нас.

Они принимают Бранта как мальчика, которого вырастили, и как мужчину, который полюбил их дочь.

И самое главное, они принимают это:

Как мы не можем заставить себя полюбить, так же мы не можем заставить себя разлюбить. Судьба может быть неразумной, и судьба может быть беспечной.

Но судьба никогда не ошибается.

Чмокнув Кэролайн в макушку, я с нежностью и радостью улыбаюсь, а затем смотрю на своих родителей с тем же чувством.

– Желаю тебе замечательного дня, моя дорогая дочь, – говорит отец, его взгляд полон эмоций. Склонив голову, он нежно сжимает мне руку и шепчет на ухо: – Каждый замечательный день прокладывает путь к по-настоящему замечательной жизни.

* * *

Выражение лица нашего преподобного меня настораживает.

Руки начинают дрожать, когда я прижимаю цветы к груди и прикусываю губы. Я замечаю, как он морщит лоб, его глаза слегка вспыхивают, а губы подрагивают от странного сочетания профессиональной вежливости и…

Изумления? Ужаса? Смятения?

Я просто не могу считать его эмоции. Наклонившись немного вперед, я шепчу:

– Что такое?

Взглянув на меня, преподобный заставляет себя улыбнуться, а затем снова переключает свое внимание, пристально смотря на что-то поверх моего плеча.

Он вздрагивает.

Что происходит?

С дрожащими коленками я переминаюсь с ноги на ногу на радужной свадебной дорожке, а после поднимаю голову, всматриваясь в небо. Меня переполняет нетерпение, я нервничаю. Почему так долго? Неужели Брант сомневается? Нервничает?

С ним что-то случилось? Он болен? Потерялся?

Особняк Поли, конечно, трудно найти – он затерялся в лесистом пригороде, но уж если бы Брант опаздывал на собственную свадьбу, то дал бы об этом мне знать.

Над головой пролетает семья птиц, и я улыбаюсь, глубоко вдыхая и успокаиваясь.

Все в порядке, Джун. Терпение.

Наконец колонки оживают, и звучит вступление к нашей песне. Мое сердце бешено колотится, нервы бьют через край.