Единственная Джун

– Тебе не нужно этого делать. Я понимаю, что тебе шестнадцать и ты будешь попадать в неприятности и бунтовать, и…

– Я хотела извиниться не только за сегодняшний вечер, – прерывает меня она. – Я хотела извиниться за каждый раз, когда я злила тебя, заставляла грустить или бояться, заставляла сомневаться в том, как сильно я тебя люблю и как сильно всегда любила.

Я смотрю на нее и замечаю, как ее взгляд падает на мою обнаженную грудь, слабо освещенную мягким светом из окна. Она перебирает пальцами выбившуюся ниточку на одеяле, опустив глаза в пол.

– Тебе не нужно делать и этого. – Мой голос звучит так болезненно, так опустошенно в этой тихой комнате. Сделав еще несколько шагов к кровати, я сажусь рядом с ней, матрас скрипит под дополнительным весом. Я сжимаю колени ладонями и смотрю на нее. Мои глаза привыкли к темноте, и я замечаю размазанную тушь под глазами. Она плакала. – Джунбаг. Все в порядке.

Она осторожно втягивает воздух:

– Иногда я думаю о том, как хрупка человеческая жизнь, понимаешь? Я схожу с ума, задаваясь вопросом, что я сказала тебе в последний раз перед тем, как ты уехал на работу, или перед тем, как я ушла в школу. Было ли это что-то жестокое? Ссорились ли мы? А что, если это было что-то злое и это станет последним, что я тебе сказала?

Я не понимаю, к чему она все это говорит. Я хмурю брови, сидя плечом к ее плечу, совершенно потеряв дар речи.

– Что было последним, что сказали тебе твои родители? – спрашивает она внезапно.

У меня перехватывает дыхание. Комната словно темнеет, кожу покалывают острые, как бритва, воспоминания.

– Джун, не надо…

– Пожалуйста, Брант. Я хочу знать о твоем прошлом, о том, почему ты никогда не воспринимал меня как сестру. Я чувствую, что все это как-то связано, и я хочу понять. Я хочу понять тебя. – Джун сжимает мою руку в своей и проводит большим пальцем по костяшкам. Я немного напрягаюсь, пораженный этим жестом. И не могу прийти в себя от того, как мое сердце заколотилось от этого прикосновения. – Я скучаю по тому, как близки мы были раньше, и ненавижу, что сама стала причиной отчуждения. Это просто убивает меня.

– Ты взрослеешь, Джунбаг, – говорю я ей. – Это естественно. Колыбельные и сказки на ночь не вечны.

Она улыбается мягко, почти печально.

– Вырасти – это не то же самое, что перерасти. Я никогда не стану слишком взрослой для песенки про радугу.

Сердце продолжает пропускать странные, незнакомые мне удары, я сглатываю ком в горле, кивая.

– Могу я прилечь с тобой?

– Что? – Я качаю головой, убирая руку. – Ты слишком взрослая для этого.

Яркие воспоминания проносятся в моем сознании: я вспоминаю мирные деньки, когда малышка Джун заползала ко мне в постель после ночного кошмара или засыпала в моих объятиях после чтения любимой книги.

Но те годы безвозвратно ушли, их вытеснили светские приличия и благоразумие.

– Как же так? – недоумевает она, и кажется, будто ее детская наивность никогда не пропадала. – Ты все тот же Брант, а я все та же Джун, так ведь?

Я смотрю на нее, прикусывая щеку:

– Ты права.

– Так при чем здесь возраст?

– Просто это больше не приемлемо. Я уже мужчина, а ты все еще маленькая девочка.

– Но мы ведь все те же люди.

Медленно выдыхая, я отворачиваюсь, сложив пальцы домиком. Мне трудно оспорить ее доводы, учитывая, что нет ничего предосудительного в ее предложении. Ложась обратно на кровать, я отодвигаюсь к дальней стене, освобождая для нее место.

– Хорошо.

Я вижу, как засияла ее улыбка, даже в темноте. Джун ложится рядом со мной, оставляя между нами немного пространства. Лежа на спине и глядя в потолок, мы замираем так на некоторое время, наслаждаясь тишиной и чувством близости.

Перевернувшись на бок, я подпираю голову ладонью, смотрю на ее профиль, а она лежит с открытыми глазами, сложив руки на животе.

– Я хочу ответить на твой вопрос.

Она поворачивает голову в мою сторону, выхватив меня из темноты. Ее каштановые волосы раскинулись по моей подушке, как штормовые волны. Она не отвечает. Она просто ждет.

Я закрываю глаза, борясь с желанием отступить. Убежать от тяжелых вопросов и болезненных воспоминаний. Прошло уже шестнадцать лет, но рана все еще кажется совсем свежей.

В моем воображении возникает лицо моей матери: от маленького носика до бронзовых бликов в ее волосах. От нее пахло сахаром и карамельным кремом. Я вижу ее, склонившуюся надо мной, словно ангел, она укладывает меня в кровать, сидит у меня в ногах, а я прижимаю Бабблза к груди.

Я ощущаю, как она целует меня в макушку. Рукой проводит по моему лбу.

Я слышу звук ее голоса.

– Я всегда буду оберегать тебя, – говорю я с закрытыми глазами. – Она сказала… – Я всегда буду оберегать тебя.

Меня захлестывает чувство обиды, зная, что слова моей матери были лишь пустым звуком; зная, что она никогда не должна была давать обещание, которое не в силах сдержать.

Джун придвигается ко мне, заполняя расстояние между нами. Ее дыхание щекочет мою обнаженную кожу, когда она шепчет:

– А твой отец?

Я не думаю о нем. Я не представляю ни его голоса, ни его гикориевого запаха, ни серых крапинок в его глазах.