Единственная Джун

Брант стоит прямо у входа в зал, подбородок разбит, весь в кровоподтеках, кровь запеклась на его коже. И мне хочется броситься к нему, спросить, что случилось, позаботиться о его ранах, но… но есть что-то еще.

Его глаза.

Его взгляд прикован ко мне, в нем сквозит боль.

Реки слез пролились на засохшую кровь, размазанную по щекам, и я в болезненном смятении медленно шагаю вперед, качая головой.

Брант идет мне навстречу, рукой зажимая рот.

Он снова качает головой в мою сторону.

У него лицо искажено от страдания, и я понимаю.

Я знаю, что что-то чудовищное произошло.

Меня охватывает ужас, пока я наблюдаю, как он приближается ко мне, и только тогда мой взгляд скользит влево от него и останавливается на знакомом мужчине в форме.

Но это не Тео.

Это Кип, с таким же искаженным болью выражением лица.

Это Кип.

Почему Кип здесь? А где Тео?

Почему Брант идет ко мне, рвет на себе волосы, все еще качая головой со слезами на глазах, словно он пытается сказать мне что-то слишком ужасное, чтобы облечь это в слова?

Толпа словно расступается, когда эти двое подходят ко мне на танцполе, а я просто стою там, застыв, как статуя.

Время останавливается.

Все вокруг меня происходит словно в замедленной съемке.

Звучит песня, что-то радостное и бодрое.

И тут я все осознаю.

Я все осознаю.

Мое сердце падает, и я вместе с ним.

У меня подгибаются ноги.

Я падаю, прежде чем они успевают дойти.

Я падаю, в ужасе крича, не желая верить в происходящее.

Я кричу.

Брант мчится ко мне. Он не успевает поймать меня, поэтому просто падает на колени и обхватывает меня руками, прижимая к себе, когда я разлетаюсь на тысячи осколков.

Мы рыдаем и содрогаемся, прижимаясь друг к другу; нас обступают люди, и музыка обрывается, радостная песня сменяется моими истошными криками.

И именно там, на танцполе, среди шаров и вечерних платьев, у меня случается мой первый сильный приступ астмы.

* * *

«Я не знаю, какая боль хуже: потрясение от того, что произошло, или муки того, что уже никогда не произойдет».

Автор неизвестен.

Глава двадцать четвертая «Первый переезд»

Брант, 24 года

Она обнимает меня со спины, пока я мою посуду.

Меня окутывает аромат сирени и амброзии, когда она обвивает меня, смыкая ладони на моей груди. Она прижимается щекой к моей спине и тяжело вздыхает, я чувствую ее теплое дыхание через тонкий хлопок футболки.

В этих объятиях нет ничего необычного. Ничего аномального. Джун всегда так делает, и за все эти годы я привык к таким объятиям, даже жаждал их.

Но сейчас – это совсем другое. Все по-другому.

Я роняю тарелку.

Белый фарфор выскальзывает из моей руки в тот момент, когда она слегка стискивает меня. Я пытаюсь поймать ее, пытаюсь удержать, но прилагаю слишком много усилий.

Тарелка падает с еще большим грохотом, чем если бы я просто спокойно выпустил ее из рук.

Она разлетается на три неровных осколка на дне раковины – Джун отпрыгивает назад.

Я вздыхаю, стискивая зубы.

В воздухе повисает напряженная тишина, и я вжимаюсь рукой в край столешницы.

– Прости, – шепчет она, нарушая мертвую тишину.

Я поворачиваюсь и смотрю на нее. Глаза широко распахнуты и блестят, она покусывает нижнюю губу. Стоя всего в футе от меня, она поднимает свой взгляд. Извинение, тоска и печаль переплетаются воедино в наших сцепленных руках, имея разное значение для нас обоих.

Я опускаю глаза, когда Саманта входит в кухню.

– Что случилось? Я слышала грохот. – Темные круги под глазами, пустой взгляд голубых глаз замирает на мне, потом переходит на Джун. – Что-то разбилось?

Ее вопрос тяжким бременем повисает между нами тремя. Джун заметно вздрагивает.

Прижавшись к краю столешницы, я закрываю глаза.

Что-то разбилось.

Что-то разбилось двенадцать дней назад, когда я сбежал с того отвратительного вечера с разбитым окровавленным носом, с мыслями о влажном и жадном поцелуе, горевшем на моих губах, все еще слыша ее восхитительные стоны, вызывающие во мне дрожь. Все закончилось жгучими слезами на глазах, смертельными угрозами Тео, все еще витавшими в воздухе, разбитым лицом, пульсирующим и покалывающим от его яростных ударов.

Я сказал всем, что оступился.

…И, мне кажется, это не было ложью.

Я оступился.

Ступил не туда.

Ступил в темную, смертельную пустоту, из которой, наверное, уже никогда не смогу выбраться.

Я потерял опору самым ужасным образом, и это то падение, от которого никогда не оправишься.

Затем я убежал, как трус, пьяный от горя, больной от неверия, и ехал прямо через место ужасной аварии, несчастного случая.

Человек в форме, раздавленный между двумя автомобилями. Кровь разбрызгана по капоту разбитой машины – красное на красном. Другой человек, запертый внутри, кричит от страдания.

Хаос.

Катастрофа.

Кошмар, который будет преследовать каждого, кто имел несчастье стать его свидетелем.

Но что самое страшное?

Это был не просто кошмар.

Это был мой личный кошмар.

Тем человеком в форме был Тео.

Это его кровь была на красном седане, его тело было раздавлено между двумя кусками безжалостного металла.

Это Кип был заперт внутри, умоляя своего напарника ответить ему.