Единственная Джун

– Я знаю, что Саманта не хотела, чтобы ты уходил, но я думаю, ты правильно поступил. Это к лучшему, – продолжает Эндрю, все еще кивая. Все еще оглядываясь вокруг, впитывая заявленный потенциал. Из-за редеющих волос в глаза бросаются морщины и пигментные пятна, образовавшиеся на широком лбу. Он постарел. И спрашиваю себя, не постарел ли он больше за последние два месяца, чем за последние два года. – Движение вперед – единственный способ не скатиться назад. Для нее это было трудное время, но для тебя это правильный момент. Этот вопрос давно назревал.

Чувствую укол совести.

Момент был дерьмовым.

Момент был тяжелым.

Но это было вызвано отчаянным порывом защитить Джун, когда она в таком уязвимом состоянии. Защитить ее от меня – от того, что, черт возьми, произошло в ту ночь на выпускном, потому что, как бы мы ни хотели, мы не сможем отмахнуться от чего-то подобного. Не сейчас, когда все еще совсем свежее, незажившее. Тот поцелуй вышел за пределы всего.

Это рычащий зверь, которого невозможно укротить, и все, что я мог сделать, – это бежать.

– Я ведь недалеко, – говорю я ему, почесывая отросшие волосы. – Я буду приходить в гости. Вы в пешей доступности.

Он слабо улыбается:

– Именно так я и говорю Джун.

Я напрягаюсь при звуке ее имени.

Она не очень хорошо восприняла эту новость.

Она сказала, что я бросил ее. Покинул.

И я понимаю ее, правда понимаю, но я не покидал ее: я покинул то, что мое присутствие под этой крышей делало с ней. Джун падала. Цеплялась за меня так крепко, словно думала, что само мое существование может исцелить ее сломленную душу; как будто она сможет зарыться в меня так глубоко, что сможет создать там для себя новый дом. Новую жизнь.

Реальность, в которой ее брат жив.

Но я знал лучше.

Я знаю лучше.

Вздохнув, я тихо спрашиваю:

– Как она?..

Эндрю смотрит на меня, все еще грустно улыбаясь.

– Она скучает по тебе. Она скучает по вам обоим, – мягко говорит он, сдерживая свою собственную боль.

Я закрываю глаза, глубоко втягивая воздух.

– Она просыпалась посреди ночи от кошмаров. У нее были панические атаки. Чаще пользуется ингалятором. – Он смотрит куда-то мне за плечо. – Однажды ночью я нашел ее свернувшейся калачиком на том месте, где раньше стояла твоя кровать.

Из меня вырывается сдавленный стон, как будто меня физически ударили.

– Что?

Боже.

Нет.

Моя решимость начинает сыпаться на глазах.

Делаю ли я только хуже?

Ей становится только хуже без меня?

Черт возьми… я убиваю ее?

Меня мутит, пока я внимательно всматриваюсь в лицо Эндрю, пытаясь разглядеть правду. Пытаюсь понять, не привел ли мой план защитить Джун и помочь ей исцелиться к противоположному эффекту.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, я не знаю, как лучше.

Может, ей нужен кто-то, за кого она могла бы держаться, кто помог бы ей преодолеть этот апофеоз горя. Черт. Бейли были моей опорой, моей единственной надеждой на спасение после потери родителей, и, если бы они отвернулись от меня, я бы просто разбился вдребезги.

Эндрю, все еще в своих мыслях, уставился в заплетенный паутиной угол на потолке, поэтому я подхожу к нему с бешено колотящимся сердцем:

– Эндрю.

Он моргает, поворачивая голову в мою сторону.

У меня пересыхает во рту так, словно там ватные шарики. В мыслях проносится один и тот же вопрос, когда я его озвучиваю:

– Я совершил ошибку?..

Непрерывный гул от потока машин затихает, пока мы смотрим друг на друга, в воздухе повисает гнетущая тишина.

Кажется, что прошла целая вечность, прежде чем он качает головой:

– Нет, сынок. Ты все сделал правильно.

Я не до конца уверен, что верю ему.

Все, что я могу себе представить, – это Джун, рыдающую на полу в моей спальне и сжимающую своего слоненка; ее грудь сдавливает, пока она пытается дышать.

Я опускаю подбородок, взглядом утыкаюсь в пол. Смотрю на испещренный ковролин, покрытый застарелыми пятнами, – вероятно, его много раз чистили, пытаясь придать новый вид.

Вот на что я променял Джун.

Голые стены и выцветший ковролин.

Новое начало, испещренное пятнами того, что я оставил позади.

* * *

Она на улице, ухаживает за кустами сирени и зеленью, которые высажены перед домом, а я в это время паркую свой Highlander рядом со знакомой машиной, примостившейся на подъездной дорожке.

Она стоит ко мне спиной, шляпа с широкими полями защищает ее от палящего августовского солнца.

Я наблюдаю за ней какое-то время. У нее в ушах наушники, поэтому она не догадывается о моем прибытии. Хлопковые шорты и майка запачкались от работы в саду, фарфоровая кожа покраснела.

Я переношусь в далекое лето, где вижу ее, обгоревшую под раскаленным солнцем и запачканную от игры во дворике; светло-каштановые волосы переливались золотистым, когда на них падал свет. Я почти слышу ее детский смех.

Хлопают дверью, достаточно громко – Джун поднимает голову и вытаскивает наушники. На ее лице появляется улыбка, когда Кип выходит на террасу в своей форменной одежде.

Он улыбается ей в ответ.

Я стискиваю зубы.