Единственная Джун

Я думал, что потеря родителей будет худшим, что когда-либо случалось со мной.

Истинную трагедию невозможно превзойти, верно? Есть ведь предел боли, что способен вынести человек, так?

Смерть Тео доказала, что я ошибался, и по сей день я ощущаю последствия того смертельного удара. Я до сих пор собираю осколки.

Что было единственным спасением в те страшные, душераздирающие месяцы после его смерти?

Опыт.

У меня был опыт переживания трагедии. Я уже был там раньше и видел, на что способна тьма.

Я жил во тьме и шел на свет через кровь и пот. Я знал, что тьма не вечна – после заката всегда наступает рассвет.

И с ним возрождаемся мы.

Но Джун этого не знала. За свои восемнадцать лет жизни она оставалась нетронутой, невредимой – ей была неведома настоящая тьма.

До того дня, когда умер Тео.

Трагедия меняет людей. Она меняет их навсегда.

И Джун обнаруживала свое горе в чрезмерно нездоровой любви… ко мне. Она цеплялась. Она хваталась. Она подменила свое отчаяние от потери Тео неконтролируемым страхом потерять меня.

Может быть, мне нужно было попытаться. Возможно, я должен был остаться хотя бы ненадолго, чтобы помочь ей залечить раны. Но я искренне верил, что единственной преградой на пути к ее исцелению был я.

Поэтому я сделал то, как мне казалось, что должен был сделать.

Я сделал то, что считал правильным.

Месяц спустя я съехал.

Глава двадцать пятая «Если поначалу ничего не получается»

Брант, 24 года

Эндрю почесывает серебристые волосы, оглядывая неуютную квартиру.

Шум транспорта проникает сквозь стену тишины, повисшую между нами, когда он прислоняется к дивану, который мы только что перевезли со старой квартиры Тео. Вероника переезжала на новое место. Она была убита горем, поэтому не могла оставаться в квартире, где они жили с Тео. Накануне она спросила, не нужно ли мне что-нибудь из его мебели.

Мне было, собственно, нужно.

Я живу в новой квартире с двумя спальнями уже три недели без дивана. Мой переезд из дома Бейли был неожиданным и незапланированным, поэтому я не был готов обставить квартиру и у меня не хватило зарплаты из-за отпуска, что я брал.

Я ем за маленьким кухонным островком, а в гостиной почти ничего нет, кроме кресла-качалки и телевизора, который я не включаю.

Большую часть времени я провожу в пустой спальне или на балконе, с которого открывается вид на оживленную улицу в центре города. Я намеренно выбрал более шумное место, часто оставляя балконную дверь открытой, дабы шум и суета проникали внутрь.

В тишине я слишком много думаю.

В тишине я отступаю.

В тишине я начинаю во всем сомневаться.

– Это место может стать замечательным домом, – говорит Эндрю, кивая и быстро осматривая помещение площадью девятьсот квадратных футов. Белые стены, устаревшие светильники… Едва ли что-то способно сделать его замечательным – в лучшем случае сносным. – У этого места есть потенциал.

Я засовываю руки в карманы, покачиваясь на пятках:

– Ага. Я облагорожу тут все.

– Я могу помочь, если хочешь. Видит бог, мне нужно отвлечься.

Мои мысли возвращаются к тому моменту, когда Эндрю сидел, как статуя, на старой кровати Тео, уставившись в пустоту. Смотрящий в ничто. Смотрящий на все, что теперь стало ничем. Прочистив горло, я говорю:

– Мне бы этого хотелось.