Эдипов комплекс

– Андрюша. Сядь ко мне. – Андрей Степанович придвинул стул. – Ты помнишь, как ты приехал из экспедиции, где познакомился…. – она еле выговаривала слова, было впечатление, что ей трудно шевелить губами.

– Да, – ответил тихо Андрей. Наталья Аркадьевна повернула к нему голову.

– Вот тогда ты должен был…– и вдруг Андрей услышал хрип, она задышала чаще, и наступила тишина.

 Андрей взял ее руку – она была без жизни. Он положил руку вдоль тела, повернул голову Натальи Аркадьевны, чтобы она прямо лежала на подушке, и вышел.

«Это все» – промелькнула мысль…

 Андрей Степанович полгода был как во сне. Он ходил на работу, приходил домой, общался с людьми, но внутри он как будто окаменел. Он ни с кем не обсуждал случившееся, и если кто-то пытался его утешать, он перебивал говорившего на полуслове, резко отворачивался и отходил.

 Лилечка регулярно попадалась ему на глаза, но он, поздоровавшись, быстро проходил мимо – ему никто не был нужен, он переживал свое горе один, и даже не переживал, он старался о нем не думать, но он не мог жить нормально – радоваться, удивляться, огорчаться, – все эмоции ушли, спрятались, и только иногда вечером, глядя на небо, Андрей Степанович вспоминал маму, свои прогулки с ней, и слезы наворачивались на глаза, а он стоял и смотрел на небо, как будто можно ее там увидеть.

В один из таких вечеров, когда Андрей Степанович стоял у окна и думал ни о чем и обо всем сразу, он вдруг вспомнил свой сон, где Лилечка была героиней, и вспоминал, что вчера Лилечка прошла мимо и улыбнулась ему, а он, как всегда, сухо с ней поздоровался и прошел. Но сейчас он вспомнил ее, и ему стало как-то хорошо, он помягчел внутри, и ему захотелось Лилечку увидеть. Он набрал номер ее телефона.

– Але, – услышал он в трубке радостный голос Лилечки.

Андрей Степанович не мог вспомнить ее отчества – он его не знал, и сейчас не знал, как быть, и вдруг…

– Лиля, это Андрей Степанович, – он замолчал.

– Я вас узнала.

– Вы не могли бы ко мне приехать? – когда он произнес эти слова, он почувствовал, что давно хотел их сказать.

– Когда? – робко спросила Лилечка.

– Прямо сейчас, – уверенно сказал Андрей Степанович.

 Через час Лилечка сидела на диване в квартире Андрея Степановича, который ходил взад и вперед перед ней, рассказывая о последних днях Натальи Аркадьевны, рассказывая свои чувства, которые он впервые озвучивал, отчего они превращались из переживания в реальный факт, и от этого боль уходила куда-то, а на ее месте возникала робко, незаметно нежность, неистраченная, неизрасходованная, и Андрей Степанович не знал, кому она принадлежит – воспоминанию о маме или реальной женщине, перед ним сидящей. Он вспомнил это чувство, которое всю жизнь его сопровождало, и оно всегда было связано с мамой, оно полностью и безоговорочно принадлежало ей, и никакие влюбленности не могли по силе и глубине с ним сравниться.

 Сейчас впервые Андрей Степанович осознал, что никого в жизни не любил, кроме мамы, и не знал, почему он это все сейчас говорил Лилечке. Лиля сидела какая-то подавленная, она начинала понимать этого странного, интересного ей человека, и то, что сейчас говорил Андрей Степанович, ей было непонятно. Она впервые видела такого мужчину, который так откровенно признавался в своей любви к матери, не простой любви, а другой, сложной и ей неизвестной, любви, которая все заслоняла собой, закрывала ему, взрослому человеку, возможность любить и понимать других женщин. Лилечка не знала, что она присутствует при чем-то очень тайном, сакральном, в чем признаются разве что на смертном одре, но она чувствовала, что этому человеку надо ей все это высказать, и она слушала, стараясь угадать тайный смысл его речей, и это у нее как будто получалось.

 Со стороны это выглядело так, что женщина, сидящая сейчас перед Андреем Степановичем, все понимает. На самом деле Лилечке было очень неуютно, как будто она чего-то стеснялась. Это было ее собственное чувство к Андрею Степановичу, мешавшее ей понимать до конца смысл всего, что он говорил. В этот момент она наполовину понимала смысл всего сказанного им, она любила его молча, и разум ее отключался, она вся была как сжатая пружина, и чем больше говорил Андрей Степанович, тем больше Лилечка зажималась, и когда ей стало совсем невозможно, она вдруг разрыдалась, как ребенок, которого отчитывает грозный учитель, а тот не понимает, в чем он виноват.

 Искренние, глубокие чувства Андрея Степановича, которые он столько лет носил в своей душе, при виде слез реальной Лилечки на минуту отошли в сторону, и он, казалось, забыл о них и почувствовал облегчение от того, что все это высказал сейчас. Он вдруг осознал, что груз переживаний становится легче, и у него возникло желание рассказать о них Лилечке:

– Вы меня извините, но мне некому было все это сказать, и вы единственный мне сейчас близкий человек.