Важное следствие такого видения эдипальных конфигураций, существующих во внутреннем мире пациента, состоит в том, что оно позволяет нам изучать их влияние на базовые психические функции пациента. Если пациент преодолевает эдипов комплекс относительно здоровым образом, он имеет внутреннюю модель сношения, которое в конечном итоге является созидательной деятельностью. Это, похоже, напрямую связано с развитием способности пациента позволять мыслям и идеям взаимодействовать в своего рода здоровом сношении. С другой стороны, та фантазия, что любая связь формирует причудливую или преимущественно деструктивную пару, видимо, приводит к поврежденным, перверсивным или жестко ограниченным формам мышления. В моих клинических иллюстрациях я пытаюсь исследовать природу эдипальной пары, существующей в психике пациента, которая частично порождена его восприятием и частично искажена проекцией. Она не только влияет на переживание пациентом переноса, но также имеет тенденцию проявлять себя вовлечением аналитика в повторное разыгрывание эдипальных конфликтов. В итоге я надеюсь обозначить некоторые возможности влияния фантазий пациента о природе родительских отношений на его мышление.
Первый случай касается молодого человека, которого я лечил несколько лет назад. Анализ закончился, когда пациент должен был переехать за границу, но я смог сохранить детальные заметки, и многие аспекты этого случая остаются свежими в моей памяти. Он был младшим из четырех сыновей, оба его родителя имели отношение к театру. Его мать в то время была талантливой и успешной актрисой.
Сессию, следующую за долгими выходными, пациент начал с молчания; затем он стал говорить в сжатой, напряженной, довольно фрустрирующей манере. Он ничего не сказал о выходных, но спустя некоторое время упомянул о приснившемся ему сне. Во сне он был на сцене, демонстрируя себя, одетого в шелковое белье, похожее на то, которое, по его воспоминаниям, надевала мать, собираясь в театр. Зрителей было немного, он отметил пожилого мужчину, который выглядел довольно растрепанным и который, казалось, был страстно возбужден при виде пациента. Однако этот человек был вынужден оставаться по другую сторону рампы, как будто отделенный от пациента оконным стеклом. Пациент сказал, что думает, что этот мужчина — «настоящий гомосексуалист». Он связал эту фигуру со мной, и это было для него источником удовольствия и возбуждения. Он также казался довольно возбужденным, пересказывая мне этот сон.
Пациент всегда чувствовал себя лишенным надлежащего внимания и любви. В то время как его родители казались сочувствующими и заботливыми (и, я думаю, во многих случаях делали все, что от них зависело), пациент никогда не ощущал, что о нем заботятся должным образом, он никогда до конца не верил в качество их заботы или в то, что он когда-либо мог по-настоящему удерживать внимание кого-либо из родителей. Он пытался преодолеть это ощущение, предлагая родителям себя в качестве «особенного» ребенка: он старался выглядеть или особенно больным, несчастным, или же особенно хорошим, или иногда особенно волнующим для одного из родителей.
В частности, у него, похоже, была фантазия занять место матери в отношениях с отцом, и это, вероятно, было выражено в воскресном сновидении, в котором он был соблазнительным, облачившись в одежды матери. Печально и трогательно пациент выразил в своем сновидении, что никогда на самом деле не верил, что эти усилия будут иметь успех. В его сне мужчина был «настоящим гомосексуалистом», т. е. человеком, не интересующимся реальными женщинами, но воспринимающим образ моего пациента, который был в женском белье, как манящий и возбуждающий. Сон продемонстрировал отсутствие какого-либо надлежащего контакта между пациентом (который был идентифицирован со странной, неестественной фигурой) и мужчиной (которому он демонстрировал себя таким театральным образом). Наоборот, сон делает очевидным его ощущение отрезанности от своих объектов, будто оконным стеклом.
Это очень близко соответствовало опыту пациента в прошлом, когда он был полон сомнений по поводу своей способности должным образом привлекать внимание родителей, что бы он ни делал; и его опыту в анализе, где он часто ощущал, что должен продуцировать что-то, действительно захватывающее мое внимание. Временами, казалось, он верил или, по меньшей мере, наполовину верил, что ему это удалось, но порой он должен был осуществлять все более и более причудливые действия, которые даже тогда могли не иметь желаемого эффекта.