Едкое солнце

Оказалось, Пьетро стриг побеги уже совсем неподалёку. Конечно, он слышал каждое слово, должен был. Что он обо всём этом думал? А похоже, что плевать он хотел на наши женские склоки. Во всём облике Пьетро сквозила выдержка, его, казалось, волновала только его работа. Но, может, в нём преобладала воспитанность, не позволявшая лезть на рожон в отношениях с хозяйкой? Тоже мне, кавалер! Был бы у него характер, он поднялся бы сюда и защитил меня, даже под угрозой увольнения. Нет, вся его безмятежность меня просто с ума сводила! У него хватало наглости глазеть на меня, спящую в неглиже, а теперь ему безразлично – абсолютно неважно, что я испытывала боль.

Что за животное!

Нино тотчас воспылал бы заботой ко мне, нежно расцеловывал, задаривал бы экзотическими букетами… Нино, Нино… Где ты? Любишь ли ты ещё меня – беспутную глупышку, свою взрослую падшую юную даму, своего предателя?

Я осушила чашку кофе одним глотком и хрястнула ей по столу. Как только не разбила. Тут же юркнула прямиком к бассейну, где скинула с себя всё – майку, шорты, трусы. Постаралась, чтобы мой нырок услышали все. Солнце уже нагрелось и понемногу ползло вверх по пустынной синеве. Наступало моё время, когда палящие лучи, когда зной и горячие струйки ветра, и всё пустое. Дитя тьмы Валентина, как настоящий вампир, запряталась в тенях дома. Старая ведьма!

Но мне всё равно было горько от того, что случилось.

Пролетали часы, один за другим, сотни минут – моего купания, моих страданий, моих смятенных чувств. С каждым мигом их градус опускался, я эмоционально остывала, затем какая-то деталь воскресала в памяти и возвращала былой накал. Но постепенно всё стихло. Я лежала на животе и живой стороне лица, прижавшись голым телом к горячим плитам рядом с водой. И солнце было прямо надо мной. Грело меня, успокаивало, о чём-то шептало. Долго я не могла расслышать мысли, залетавшие в голову, – они испарялись, ещё толком не сформировавшись.

Я задремала и проснулась, только когда захотела пить, или, может, меня разбудили шаги, тихие, почти крадущиеся. Я решила не двигаться. Мной овладело странное любопытство. Кто-то медленно подошёл ко мне, чья-то тень упала мне на спину. Кто мог быть настолько смелым, чтобы предстать перед моими голыми ягодицами, сверкавшими страстным человеческим началом, да не просто человеческим – началом самой юности? В тот момент я испытала загадочное возбуждение. Первое в своём роде. Оно не отпускало и становилось увереннее, я попыталась продлить его и даже перестала некоторое время дышать. Напрасно! Трепет остался, когда я вновь задышала, и был он преисполнен чем-то неизвестным, головокружительным, словно попадаешь в поле ярких цветов, чьи краски и ароматы лишают покоя, открывают тебе секреты, ты видишь новое и только самое прекрасное из мира вокруг.

Я поняла задним числом: ты молод, когда мысли о теле рождают в тебе счастье, и ты стар, когда тело, приди оно на ум, взывает к спасению от боли и угрюмости.

Какое чувство вызывало моё тело в мыслях смотревшего? Я желала, чтобы это стоял Пьетро. Пускай узнает, как была я на самом деле прекрасна, пускай забудет, чему был свидетелем в то утро. Вот настоящая я, в своей стихии, вот каким было моё истинное тело – лёгким, живым, исполненным покоя, неги; упругим, как созревающий плод, полный цвета и сока; с шелковистой кожей, стройными ногами, вёрткими бёдрами, отливавшими матовой белизной.

Пускай ему не дают покоя мои волосы, жалеет пускай, что не касается и не гладит их. Пускай будет совестно ему, что не вступился за меня. Пускай не мнит о себе чёрт знает что. Хотелось как следует его проучить. А как же его спина, вы спросите? Я и сама уже вспомнила, что не подобрала спине его точного определения!

Но что, если это всё-таки была крёстная?..

Обычно вот так она и стояла над душой, желая выяснить, что у меня на уме, – хотя там всегда одно и то же. Но, может, она хотела позвать на обед. Я открыла глаза, повернула голову, прищурилась и увидела молчаливого, загадочного Нино, его силуэт находился в немного зловещем контрсвете. Я села и прижала колени к груди. Он продолжал молчать, глядя на меня сверху вниз. А мне хотелось, чтобы он наконец сказал что-нибудь. Что-то скудное и противное во мне поднималось, видимо, неловкость за то, как я поступила с Нино. Ах, если б он отвесил мне оплеуху – по здоровой стороне, разумеется! Мы хотя бы продвинулись в наших хиревших отношениях. Хоть в расчёте оказались бы. Не вижу, честно говоря, у нас более здорового пути.

Ну, давай, скажи уже, что вы оба – ты и твоя мать – презираете меня.

Нино сжал кулаки.

– Орнелла, дорогая Орнелла…

Я закрыла глаза. Сейчас он меня ударит…

– Я, кажется, понял, в чём моя ошибка. Было недостаточно звёзд, так? Дело только в звёздах? Их нужно больше, нужно выше к ним, ты ведь этого хочешь? Скажи что-нибудь. Орнелла! Я знаю место, где они обитают. Я всё буду делать по-другому, как ты хочешь. Согласна?

Немыслимый поток бреда! И я должна была с ним соглашаться, хоть из жалости. А тон, монотонность этой речи… Нино словно путал звёзды с устрицами.

Я молчала.