Едкое солнце

Бежать и отыскать Пьетро – вот затея куда заманчивей. Я решила, что сделаю крюк вокруг виллы и загляну на всякий случай в гараж – напрасно. А затем, миновав бассейн, сарай и оливы, я вернулась на террасу, откуда мне и предстала фигура Пьетро, обрезающего поодаль побеги винограда. На нём была та же рубаха с закатанными рукавами, те же серые рабочие брюки, а всем его существом владело уже знакомое мне спокойствие. Я наблюдала и раскусывала виноградины, их сок приятно брызгал в рот. В какой-то момент я видела одинокую вольную чайку, с сильным телом, с большим и гордым размахом крыльев.

Я попыталась представить наш с Пьетро диалог. Это было несложно, жизнь Пьетро почему-то виделась мне ещё более плоской, чем моя. Он ходил в одной и той же одежде, ел одну и ту же пищу, видел одни и те же лица. Он жил в какой-нибудь лачуге, круглый год тёмной, спал на стоге сена вместо матраса и вечера проводил, наблюдая пасущихся коров. Его таинственное мрачное жилище увешано крюками для всякой ветоши и металлическими прутьями с разными петлями на конце. Он моется во дворе в лохани, всюду снуют куры, бараны и утки. Он не знает, кто президент Италии, – я, кстати, тоже, – не доучился до последних классов и первые тоже не посещал. Он родился в землянке, его яслями была кормушка для скота, у него шестеро братьев и сестёр и ещё столько же умерло при рождении. На вид ему двадцать пять или около того, но, может, он гораздо младше. У него широкая спина с привлекательным изгибом в профиль, хотя привлекательный – не вполне точное слово, потому как привлекало в нём многое, чисто внешне, и чтобы не быть банальной, я хотела бы подобрать иное, найти более индивидуальное определение изгибу его спины…

Послышался какой-то шум позади меня. Запахло горелым. Я забыла про кофе на плите! Ну да ладно, Валентина вымоет.

Но, возможно, Пьетро был единственным ребёнком и до сих пор жил с родителями. Отец водил его в бордель ещё тринадцатилетним, а мать учила литературе и истории, и теперь в двадцать пять Пьетро был пресыщен всеми полученными знаниями, и лишь работа руками в таком уединённом месте, как вилла синьора Флавио, позволяла ему оставаться наедине с собственными желаниями и помогала обретать своё внутреннее естество, не запачканное внешним миром…

Скрипнула створка печи. Валентина что-то пекла…

Или Пьетро не имел своего жилища, и скитался он на своём мопеде по всей Тоскане, и обрезал побеги, чистил бассейны на виллах, привозил продукты, а ночевал где придётся – в таверне или в поле, может, в чьей-то постели, и тогда получал чаевые. У него был чёткий график работы с картой в заднем кармане брюк. На ней обозначались дома, что он обслуживал, были расписаны дни, было отмечено, у кого имелся виноградник, а у кого ещё какие плантации, у кого был бассейн, а у кого – жена, которой требовался любовник. Или у него совсем не было графика, он разъезжал лишь по тем местам, куда хотел сам, зная, что его всё равно ждут. Ждут деревья, ждут побеги, ждут хозяева и, как выразилась Валентина, разные мелочи.

Резюмируя вышеизложенное, наш с ним разговор наверняка свёлся бы к банальному молчанию. Я вообще не считаю, что разговаривать с Пьетро – самое интересное, что можно придумать… Но тут вернулась ко мне реальность – благодаря звяканью кружки о блюдце. Я обернулась. Валентина вынесла мне кофе и одарила внимательным взглядом. Утро пока что не имело над ней власти. Ранний свет очень деликатно, без всякой грубости, касался её великолепного усталого лица. Я сделала вид, что уже позабыла вчерашнее, улыбнулась, взяла в руки кружку.

– И как часто сюда захаживает Пьетро? – спросила я тоном, каким, должно быть, начинают любую скучную светскую беседу.

Помолчав, Валентина отвела взгляд на виноградники за моей спиной, сцепила пальцы рук.

– Он с головой дружит, сам видит, что и как часто требует внимания.

Клянусь, моё последовавшее ёрничанье вышло само собой.

– Вот как! И что же требует внимания здесь больше всего?

Она медленно вернула ко мне взгляд, подёрнутый дымкой, в нём застыло сомнение, почти недоверие. Спустя долгую паузу, преисполненная своим фирменным самообладанием, она произнесла:

– Я бы посоветовала вам заняться чем-то полезным для ума. Почитайте, наконец, Библию, я оставила для вас закладки. А этот юноша – не вашего образа жизни.

С моих губ слетел смешок.

– А, так с ним спите вы?

– Прошу! – резко сказала она.

Я не удержалась:

– Нет, я почему спрашиваю – не хочу, чтобы потом возникло недоразумение, когда с ним буду спать я.

Я даже не поняла, когда Валентина успела оказаться рядом, но в следующую же секунду она влепила мне пощёчину. Её, вне сомнений, этому где-то учили. Мне сделалось больно, как ещё никогда в моей жизни, пылала вся левая сторона лица. Синьора молча удалилась на кухню. Я отвернулась, испытывая мучительное жжение, понимая, что вчерашний захват запястья мог выйти куда сильнее.