Ее внутреннее эхо

– Мы можем пожениться…

– Что мы можем??

– Пожениться. А что? – она с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.

– А то, что я женат! И ты, кажется, об этом забыла.

– В твоем паспорте об этом не сказано ни слова.

– Причем тут паспорт! Я женат фактически. Фак-ти-чески, – произнес он громко и по слогам, совершенно не стесняясь того, что говорит.

– То есть ты любишь другую женщину, у вас семья, и тебя это устраивает?

– Конечно.

Она понимала, что он начнет юлить, но не ожидала такого прямолинейного признания.

– Прости, а что же ты тогда делаешь здесь, со мной? Ты изменяешь жене, да?

– Да. Мужчины часто увлекаются, Катя. У них бывают любовницы. И это не мешает их браку.

Все было как во сне. В страшном сне. После того, как он прямо обозначил, что ревнует, он так же прямо сказал, что она ничего для него не значит.

Кате не хватало воздуха, не хватало злости, слов. Ее полностью покинуло чувство реальности происходящего.

Хватаясь за стенки, она поймала ногами какие-то шлепанцы, сунула телефон в карман и вылетела за дверь, успев сказать только два слова, обернувшись.

– Уйди немедленно.

– Я смотрю, ты совсем перестала хромать, любимая.

– Здесь у тебя больше нет любимой.

«Израиль – страна изгоев. Отсюда эта добродушная фамильярность в языке, в обращении, во взгляде моих соотечественников. Да, моих соотечественников. Все, кто не родился здесь, а это добрая половина страны – чувствовали себя изгоями. По крови я не еврейка, но чувствую себя здесь частью большой семьи, а это именно то, чего мне всегда не хватало. Благодарю провидение за случай, который выбрал для меня именно эту страну. Сейчас смешно вспомнить, но я выбрала ее именно из экономии – в нулевых годах получить израильский паспорт было по карману даже мне. Видимо, это естественный отбор соплеменников по всему миру – всех, у кого нет формальной возможности приехать сюда жить. Евреев ведь всегда отличала природная бережливость и денежная хватка. Может, я все-таки еврейка?»

Родителей своих Катя не знала. Из детского дома она попала в спортивный интернат, где, помимо сносного питания, приобрела совершенно животную закалку характера. Она выросла маленьким и ловким хищником, трезво оценивающим свои возможности, умеющему ставить себе разумные цели и добиваться их любыми способами. Из России уехала, как в эвакуацию бежала – очертя голову, не выбирая направления. На пустое место. Окажись она в любой другой стране – могла бы запросто пропасть, затеряться и даже умереть. Но в Израиле это было в норме вещей – русские ехали табунами, не знали языка, не могли найти работу. Новым репатриантам помогали, опекали, может, потому, что все в недавнем прошлом в этой стране были такими же.

Вся философия основывалась на взаимопомощи, хотя и не на душевности. Поначалу душевности и не надо было, но, отучившись в ульпане[1], Катя затосковала. У всех новых приятельниц были большие семьи, Катя даже пыталась поначалу приезжать к ним на субботу, но чувствовала себя в чужом доме сиротой – то есть тем, кем, в сущности, являлась.

Сидя за столом с чужими родителями, братьями и сестрами, она каждый раз остро переживала свое одиночество и, в конце концов, общаться с подругами перестала. Научилась шить, но развернуться было негде и не на что, авантюрная ее душа требовала простора. А с простором в Израиле, как известно, хуже, чем в России. Вернулась.

И все складывалось удачно – снова шила, снова училась, заводила знакомства, занялась бальными танцами. Нашла свою нишу, всплыли старые спортивные связи, устроилась она в ателье, которое только на спортсменов и шило. Оказались у такой одежды свои неповторимые особенности, которые прочувствовать по-настоящему может только человек, знакомый со спортом изнутри. Приватизировала ателье в свое время пожилая женщина, не знавшая таких тонкостей. Дочь, получившая в наследство убыточное предприятие, была счастлива продать его хоть за какие-то деньги.

Главным же было помещение – плати они аренду, давно бы разорились, клиентов было мало. Катя сразу сообразила, что танцоры и фигуристы не ворочают сами миллионами, на пошив каждого нового костюма копят годами, на всем экономят и не всегда понимают, почему в обычном ателье не могут сшить то же самое.