Эффект бабочки, Цикл: Охотник (СИ)

локонами рассыпаются по плечам, ускользают за ними и наконец открывают взгляд

светлых миндалевидных глаз. У зрачков пока ещё тускло искрятся янтарные блики, но

мне всё так же известно: стоит минуть десятку-другому лет, как золото наполнит

собой радужку да воспламенит ясный взор. Этот ласковый образ запомнился мне на века

вперёд, и каждый раз я с нетерпением ждал, когда он вновь обратит ко мне свой лик, изучая зеркало перед собой. Он взирает лишь на комнату и на себя, вовсе не

подозревая, что на него были построены планы ещё до того, как тельце его мирно

свернулось комочком под сердцем своей матери. Но он чувствовал, не мог не заметить

это тянущее под лопатками ощущение, что вот-вот овладеет всем этим телом и подчинит

себе, ведь за ним внимательно наблюдают. Моя благодарность богам не знает границ, не исчерпает себя во веки веков. Я бы проклял и убил их всех, если бы они открыли

мне всю историю от корки до корки, не оставив ни секунды на робкий луч мечты, сплётшейся с надеждой. Да, это всё фантазии для наивных детишек и порывистых

подростков, но всё же я не мог оставить себя без удовольствия чувствовать

изумление.

Склонившись, я на долю секунды приникаю губами к поверхности зеркала и целую

стеклянный лоб мальчика, а затем заставляю себя отойти.

— До встречи, Артемис, — тихо произношу я, и привычный ритуал завершается. И, точно

после худших сновидений, тот распахивает глаза со страхом и всего на секунду

отбегает к кровати, а затем возвращается, неся покрывало. Лёгкий взмах рук — и

тёмный полог скрывает от меня образ мальчика, тотчас отрезав нас друг от друга.

«Что ж, может, я и не смогу увидеть тебя, малыш, но ты не перестанешь чувствовать

меня», — с мучительной усмешкой думаю я и хватаю с высокой спинки кресла прежде

покоившийся на ней длинный белоснежный плащ, подбитый мехом. В двери следом

ожидаемо стучатся, оповещая о прибытии гонца, и я бросаю последний взгляд на чёрное

зеркало.

До встречи, Артемис. А я уж постараюсь, чтобы это свидание свершилось как

полагается.

________________

Здесь всегда было холодно — так, по крайней мере, отложилось в моих воспоминаниях.

Не спасали ни толстые свитера, ни тёплые одеяла, а чай лишь отгонял холод на

несколько минут, после чего и сам остывал, более не спасая. От стужи пальцы не

желали гнуться, а тело всегда содрогалось, не видя спасения от этого зверя. Как

сейчас помню — срывающееся с губ паром дыхание. Никто, кроме меня, не замечал

этого, не обращал внимания на нестерпимую дрожь. Можно было включить горячую воду и

сидеть в ванне, покуда кто-нибудь не решит, что пора вытаскивать меня оттуда, даже

если и за волосы. Я как заворожённый смотрел на вздрагивающую гладь воды, на бьющую

из крана струю, подставлял под неё ледяные ладони и никак не мог согреться.

Гармонию и привычный шелест нарушал лишь грохот, сотрясающий двери ванной вместе с

грубой руганью и воплями. «Я не хочу выходить к тебе, — всегда думал я, зажимая уши

ладонями и стараясь ничего вокруг не слышать. — Не хочу выходить к вам. Оставьте

меня одного». И, как и всегда, дверь поддавалась через время, пусть я и не знал, каким образом. Распахивалась, впуская в комнату ледяной воздух, выжигающий лёгкие, и монстра, влезшего в человеческую шкуру.

— Ты меня не слышал?! — Он схватил мои кисти и вздёрнул над головой, крича мне в

самое ухо, и я закрыл глаза, чтобы не видеть его лица, которого я боялся больше

всего в своей жизни. — Я сказал тебе выйти из ванной.

Как и всегда, я поджимал губы, напрягал руки, силясь вырваться из хватки мужчины, но они никогда не поддавались. Наверное, он и не чувствовал моего вялого

сопротивления, пока я не начинал кричать и царапать его как одуревший. После такого

следовала смачная оплеуха, может, даже не одна, и рот наполнялся солёным привкусом

крови; в глазах всё темнело. Я помню этот дом тёмным, бесприютным и ледяным, и

звуки здесь издавали только журчащая вода и орущий на меня отец; слышалось и моё

болезненное и едва различимое шипение. Кафель больно ударял по спине всякий раз, когда я начинал сопротивляться: это чудовище поднимало меня в воздух и бросало на

ледяной пол, и я всегда закрывал голову, опасаясь очередного удара. Но он лишь

выключал воду и уходил, оставляя меня смывать кровь с лица. Никакая горячая ванна

после такого не прельщала меня, и хотелось немедленно одеться и сбежать из этого

царства тьмы и холода. А я возвращался в комнату как ни в чём не бывало, натягивал

несколько свитеров, садился за стол и брался за уроки. Я не мог дать ему сдачи, не

мог скрутить руки шпыняющим меня старшеклассникам, но мог выучить предмет и убить

тем самым лишнее время, отвлечься от всего вокруг. Мы частенько склонны как угодно

объяснять себе нелюбовь родителей, но только не элементарно признавать сей факт.

Можно всё списать на усталость и дурное настроение, а можно подыскать ещё тысячу

сходных причин. Но когда простая истина всё же достигает сознания, то первая же

мысль призывает спрятаться. Куда бежать десятилетнему мальчишке, у которого ничего