Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость

Алексей теряет интерес не только к любви и к Полине, но и к деньгам: он не сопротивляется, когда мадемуазель Бланш тратит его деньги направо и налево. К этому моменту он играет не ради выигрыша и не для того, чтобы впечатлить Полину. У него уже выработалась полноценная игровая зависимость, когда в игре важен сам процесс. Алексея больше не интересуют любовь, общественное положение или даже деньги. Он теряет все былые привязанности и все планы на будущее.

Его полностью поглощает тяга к игре. Такого взгляда на игровую зависимость придерживались Фрейд и Анна Достоевская. Итак, Алексею больше не нужна рациональная причина: он наслаждается иррациональностью игры, где все зависит от удачи. Таким образом, Достоевский выражает свое убеждение в том, что человек испытывает глубокую потребность сражаться против доводов рассудка и выходить за пределы дозволенного. И хотя подобные действия могут быть опасны, в них выражается достойное желание обрести независимость от собственной судьбы [Wasiolek 1972: xv].

Как утверждает критик Эдвард Васиолек, Алексея завораживает, что в игре все зависит от воли случая [Wasiolek 1972]. Ему не хочется пробиться в высшее общество или защитить свою честь. Игра обретает самостоятельную ценность, становится единственным источником наслаждения в пустом и бессмысленном мире. Сначала Алексей играет, чтобы изменить свою судьбу или взять ее под контроль, но под конец он наслаждается ее иррациональностью. Игра становится воплощением случайности и полностью вырывается из-под человеческого контроля. Где еще можно выказать столько храбрости и уверенности в себе или обрести такую свободу!

Однако концовку можно трактовать иначе. Роберт Джексон в своей книге «Искусство Достоевского: безумие и ночные кошмары» («The Art of Dostoevsky: Deliriums and Nocturnes») утверждает, что «сама игра становится сознательным или бессознательным утверждением бессмысленности вселенной и любого человеческого решения» [Jackson 1981: 210]. У Дж. Лезербарроу придерживается того же мнения, но описывает свою позицию более красочно:

В его великих романах периода зрелости знаки [демонического начала] играют значительную структурную роль, а также помогают определить тот идеологический ландшафт, в котором развивается сюжет. В частности, их задача – проявить и выставить в наиболее неприглядном свете мотивы интеллектуального отчуждения, духовного бунта и потери веры в русского Христа [Leatherbarrow 2005: 599].

При таком прочтении можно предположить, что казино – или даже весь вымышленный Рулетенбург – служит демоническим воплощением отчуждения, бунта и даже потери веры у самого Достоевского. Несколько десятилетий спустя норвежский художник Эдвард Мунк в коротком письме (1891) описал казино, в котором он побывал, как «заколдованный замок, где дьявол устраивает празднество, – азартный ад Монако»[8].

Позднее в романе Алексей хочет переломить судьбу: он надеется, что Полина увидит, что он «выше всех этих нелепых толчков судьбы» [Достоевский 1972–1990,5: 312]. Он объясняет, что не мог уйти из казино, потому что у него «родилось какое-то странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок, выставить ей язык» [Достоевский 1972–1990, 5: 224]. Однако к концу романа Алексей уже не считает, что игра – это способ бросить вызов судьбе. Вместо этого он принимает иррациональную природу судьбы, которая и придает игре ее случайный, непредсказуемый характер [Там же].

В конце книги Алексей осознает, что потребность человека понимать, контролировать и предсказывать судьбу сама по себе иррациональна. Единственный способ играть – это признать иррациональную и случайную природу игры. Достоевский утверждает, что попытка высчитать и предсказать удачу смешна и парадоксальна; тем самым он бросает вызов популярному мнению, что любители коммерческих игр обладают каким-то особым мастерством. Если игра требует мастерства, то это не игра. Когда победа зависит от удачи, мастерство не поможет.

Роман как карнавал

Поскольку в «Игроке» отрицается множество социальных условностей, норм и популярных убеждений, некоторые исследователи видят в нем карнавальную природу. Карнавальная литература обращается к юмору и хаосу, разрушая иерархические социальные отношения. Малькольм Джонс, автор предисловия к «Игроку» (издание 2008 года), пишет: