Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость

Фрейд начинает свое эссе с описания ключевых составляющих личности Достоевского, в числе которых он выделяет «невротический» аспект. По мнению Фрейда, этот аспект проявлялся у Достоевского в виде судорог. Сам Достоевский считал свои припадки симптомами эпилепсии, однако Фрейд видит в них проявление невроза или истерии. С его точки зрения, когда у Достоевского случалось то, что сам писатель считал эпилептическим припадком, на самом деле он пытался избавиться от невротического возбуждения, с которым не справлялся его организм. Итак, судороги были всего лишь симптомом истерии – своеобразным клапаном для сброса давления, вызванного неосознанной психической проблемой.

Далее Фрейд объясняет, почему со временем судороги становились все тяжелее. Первые несколько приступов, которые Достоевский пережил в юности, были вызваны «страхом смерти» [Фрейд 1995:288]. Тогда у него еще не было судорог: он всего лишь испытывал сонливость, апатию и меланхолию. Эти чувства сопровождались летаргическим сном, «совершенно сходным с настоящей смертью» [Фрейд 1995: 288]. Фрейд утверждает, что эти ранние припадки символизировали смерть: таким образом Достоевский выражал желание умереть. С точки зрения Фрейда, подобный припадок означает отождествление с кем-то, кто уже умер, или с кем-то, кто жив, но кому пациент желает смерти.

Здесь впервые появляется мотив эдиповской ненависти, которую Достоевский предположительно испытывал к своему отцу. Эта концепция основана на знаменитой теории о детской сексуальности, которую Фрейд впервые сформулировал в 1897 году. В Европе рубежа веков она подвергалась всеобщей критике, поскольку отрицала идею детской невинности. В отличие от Фрейда, большинство европейцев XIX века считали, что дети обладают моральной и духовной чистотой и свободны от любых дурных помыслов, а уж тем более – дурных действий. Однако Фрейд не разделял подобных иллюзий; с его точки зрения, ни одно человеческое существо не свободно от дурных помыслов. Задача психоанализа и состояла в том, чтобы обнаружить эти помыслы и вытащить их на поверхность. Это естественное состояние человека – нечто вроде первородного греха, от которого можно избавиться, исповедуясь психоаналитику.

Проще говоря, Фрейд в рамках теории детской сексуальности утверждает, что каждый мальчик с раннего детства испытывает сексуальные желания и мечтает о смерти отца, чтобы занять его место в качестве любовника матери. В силу семейных отношений мальчик идентифицируется с «фигурой отца». Таким образом, он хочет занять место отца, потому что тот «вызывает восхищение; хотелось бы быть таким, как он» [Фрейд 1995: 288]. Итак, в силу этих двух причин мальчик хочет, чтобы отец умер. Но если отец что-то заподозрит, то в качестве наказания завистливого сына ожидает кастрация. Страх кастрации служит сдерживающим началом.

Таким образом, мальчик хочет защитить свою пробуждающуюся маскулинность и для этого подавляет в себе желание убить отца и стать любовником матери, вытесняя сексуальное желание в глубину, в область бессознательного. Там оно продолжает незримо воздействовать на его психику.

Всякий раз, когда желание выходит на поверхность, вместе с ним возникает чувство зависти и ненависти, а заодно – вина и стыд. Поэтому, утверждает Фрейд, вина становится неотъемлемой частью взросления в семье – и, более того, неотъемлемой частью социальной жизни и самой цивилизации. Цивилизация немыслима без семьи, без подавленных желаний и вины, поэтому все общественные отношения несут отпечаток этих чувств. В свою очередь, подавленные желания и чувство вины становятся источником неврозов, фантазий и сублимации, которая в своей высшей форме способствует созданию великих произведений искусства. Такая трансформация либидо – от подавленного желания до шедевра – означает, что при создании своей теории Фрейд во многом ориентировался на людей искусства, таких как Достоевский.

Повторимся: по Фрейду, Достоевский чувствовал вину за то, что хотел убить своего отца. С этой точки зрения эпилептические припадки, похожие на смерть, были способом наказать себя. Возможно, Фрейд пришел к этой идее, прочитав реплику Мармеладова в «Преступлении и наказании»: «Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. <…> Пью, ибо сугубо страдать хочу!» [Достоевский 1972–1990, 6: 15]. Возможно, Достоевский, подобно некоторым его героям, тоже испытывал чувство вины и потребность в страдании.

Кроме того, Фрейд утверждает, что Достоевский был бисексуален. По его мнению, латентная гомосексуальность у Достоевского проявлялась «в роли мужской дружбы в его жизни, в его до странности сердечном отношении к соперникам в любви и в его отличном – как показывают многочисленные примеры из его повестей – понимании ситуаций, объяснимых лишь вытесненной гомосексуальностью» [Фрейд 1995: 288].