Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость

Кроме того, Брегер полагает, что Достоевский, как и он сам, обладал замечательными навыками психоанализа. Отсюда название книги. Не следует искажать или недооценивать идеи Достоевского, приписывая ему эдиповский гнев, – ведь мы же не поступаем так с идеями самого Фрейда.

Во-вторых, теория Фрейда никоим образом не объясняет, почему в произведениях Достоевского отсутствует мотив соперничества между братьями. Если Достоевский действительно страдал от эдипова комплекса, то он должен был считать своих сиблингов соперниками. По Фрейду, отношения между сиблингами – в особенности между братьями – основаны на соперничестве и вражде. Однако, как напоминает критик Анна Берман, в произведениях Достоевского прослеживается другая динамика:

Если вертикальные отношения между отцами и сыновьями терпят крах, то латеральные, неиерархические связи между сиблингами предлагают альтернативную модель любви, поддержки и понимания. Критики часто уделяют слишком много внимания иерархическим отношениям и упускают из виду второй, горизонтальный уровень в произведениях Достоевского. Однако братья постоянно упоминаются в романе, начиная от заглавия и заканчивая последними строками. Отношения с сиблингами компенсируют неудачу в отношениях с отцами [Berman 2009: 263].

В-третьих, нам представляется сомнительным, что люди играют ради проигрыша – или, если сформулировать более широко, что люди испытывают удовлетворение и тем паче удовольствие, наказывая себя. С точки зрения Фрейда, Достоевский хотел страдать и ради этого сам решил стать игроманом и проигрывать крупные суммы денег. Это противоречит современному представлению об аддикции, согласно которому Достоевский в течение определенного времени не мог себя контролировать. Его поведение определялось его зависимостью, которую он осознавал лишь частично.

В-четвертых, Достоевский – далеко не единственный европейский писатель, обращавшийся к теме патрицида, однако было бы весьма неразумно предположить, что в основе всей этой литературной традиции лежит подавленная детская сексуальность. Литература подчиняется собственной логике – логике искусства. Поэтому «Братья Карамазовы» – это всего лишь одно звено в той традиции, которая началась за две тысячи лет до Достоевского с создания греческой трагедии «Царь Эдип». Со времен древнегреческого театра отцеубийство было одним из самых распространенных литературных тропов. Как отмечает Лакурсьер, фантазии о патрициде по-прежнему то и дело возникают в литературе, психотерапии и расследованиях реальных преступлений [Lacoursiere 2003]. Поэтому Фрейд, несомненно, был в чем-то прав, когда сосредоточил свой недюжинный ум на этой проблеме. Однако мы задаемся вопросом, к верным ли заключениям он пришел.

В-пятых, некоторые выкладки Фрейда можно проверить инструментами современной науки, и выясняется, что его теория неверна. В частности, современные эксперты не разделяют его точку зрения на причины эпилепсии у Достоевского. Этот вопрос рассмотрели три швейцарских невропатолога в статье «Страдал ли Федор Михайлович Достоевский от мезиальной височной эпилепсии?» («Did Fyodor Mikhailovich Dostoevsky suffer from mesial temporal lobe epilepsy?»). Они пришли к следующему выводу: «Вопрос о точной классификации эпилепсии у Достоевского остается открытым. Однако мы убеждены, что многие признаки указывают на наличие у этого знаменитого писателя мезиальной височной эпилепсии» [Baumann et al. 2005: 330]. Дело в том, что и в книгах, и в письмах Достоевский правдоподобно описывает симптомы, характерные именно для этой формы эпилепсии.

К похожему выводу приходит и американский невропатолог Джон Р. Хьюз:

Последние данные о рисках, связанных с наследованием эпилепсии от отца, подтверждают, что эпилепсия у Достоевского, скорее всего, носила наследственный характер. Вероятно, у него была идиопатическая генерализованная эпилепсия с небольшим затрагиванием височной доли. Прослеживается взаимосвязь между эпилепсией и тяжелой игровой зависимостью. Наконец, Ф. М. Достоевский служит классическим примером «височной личности» [Hughes 2005: 531].