Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость

Результаты этих исследований ставят под сомнение точку зрения Фрейда о том, что эпилепсия Достоевского не имела органической природы и была вызвана исключительно чувством вины. Более того, они заставляют усомниться в том, что эпилепсия была для него наказанием. Совсем наоборот: возможно, болезнь повышала творческую производительность писателя.

Исходя из данных, полученных методом функциональной визуализации, фармацевтических исследований и анализа патологических изменений, невропатолог Элис Флаэрти делает следующие выводы:

Изменения в височной доле мозга – как, например, при графомании – часто способствуют повышенному генерированию идей, иногда в ущерб их качеству. Недостаточная активность лобной доли может помешать генерированию идей – отчасти за счет повышения критичности при их оценке. <…> Необходимый баланс между деятельностью лобной и височной долей достигается за счет взаимного ингибирования кортико-кортикальных взаимодействий. Дофамин, который производится в мезолимбической зоне, отвечает за интерес ко всему новому и творческую энергию. <…> Наличие творческой энергии еще не означает мастерства: оно больше зависит от деятельности неокортикальных отделов. Однако успешная творческая деятельность больше определяется энергией, чем мастерством [Flaherty 2005:147].

Флаэрти не предполагает, что Достоевский стал великим писателем только потому, что у него была эпилепсия, однако она утверждает, что эпилепсия оказала благотворное влияние на его творчество. В конце концов, его литературные навыки должны были неминуемо улучшиться, поскольку он испытывал неудержимую тягу к литературе [Flaherty 2005: 148]. И, что особенно важно в контексте нашего исследования, Бауман и его коллеги приходят к следующему выводу: «Теория, что Достоевский не страдал от межприпадочного нейропсихологического расстройства, неверна» [Bauman et al. 2005: 329]. Короче говоря, Фрейд ошибся – по меньшей мере в этом пункте.

Эпилепсия у Достоевского не была невротическим симптомом, вызванным чувством вины и лишенным органической основы. Более того, вероятно, писатель унаследовал эту болезнь от отца. Ричард Фриборн, автор биографии Достоевского, утверждает, что его отец умер не от рук крестьян, как полагал Фрейд, а от приступа эпилепсии [Freeborn 2003]. Это позволяет предполагать, что эпилепсия Достоевского – как, возможно, и его нервная возбудимость – носила наследственный характер.

Достоевский-игрок: вымысел и реальность

Что мы можем с уверенностью сказать о Достоевском и его отношении к игре на основании его романов? Вероятно, литературоведы подходят к этому вопросу более строго, чем Фрейд, и требуют больше обоснований. Например, рассмотрим еще раз случай Мармеладова (персонажа «Преступления и наказания», о котором мы говорили выше). Кеннет Ланц полагает, что в этом образе автор хотел изобразить алкоголика, который сам себя наказывает (2012, личная беседа). Однако ни Мармеладов, ни Достоевский не ищут наказания, как представлял это Фрейд, – скорее, он бунтует против удушающей действительности повседневной жизни. Это его путь к свободе, каким бы ошибочным и разрушительным он ни был.

Однако в теории Фрейда может быть крупица истины. Во-первых, не приходится сомневаться, что Достоевский испытывал глубокую неприязнь к своему отцу и с детства чувствовал себя его жертвой. Возвращаясь к вопросу о семейной жизни в «Братьях Карамазовых»: Лори Лангбауэр убедительно доказывает, что Достоевского глубоко волновала тема «страданий ребенка». Она пишет следующее: