Эффект присутствия

— Может, от налогов укрываются. Может, продукция из ворованного сырья изготовлена. Да в их башках столько схем мошеннических крутится, им одним понятных, нам с тобой сроду без подсказки не додуматься. Асмолов у тебя когда из отпуска выходит?

— Одиннадцатого, — Давыдов, прежде чем ответить, глянул на настенный календарь.

— Одиннадцатого? Во вторник? А чего не с понедельника?

— Вадим Львович, разве вы Асмолова не знаете? Андрей Сергеевич своего не отдаст. У него ж отпуск по десятое включительно.

— Чем планируешь его озадачить?

— Будет по Рожнову дело сопровождать. Следователь обижается, что плохо помогаем, а у него там срок на исходе, надо дело в суд загонять.

— И только? Жалеешь ты его, Денис.

— Вадим Львович, на него где сядешь, там и слезешь. Одни разговоры и понты.

— Спрашивай с него каждый день.

— Я спрашиваю, а что толку. Невозможно заставить его работать так, как мы с вами привыкли. А наказывать его не за что. На работу ходит каждый день, не пьет, не дебоширит. В области, между прочим, к нему хорошо относятся. Преподнести себя он, стервец, умеет: метла подвешена, и в бумагах — порядок. Одна надежда — на повышение заберут. — Тема про лентяя Асмолова была не новой и весьма болезненной для начальника РУБОПа.

— Всё везде упирается в человеческий фактор, — глубокомысленно заключил Птицын, постучал пальцами по столу и добавил: — Но надо работать с теми людьми, которые есть, других не пришлют.

12

09 января 2000 года. Воскресенье.

09.00 час. — 13.00 час.

Серега Рубайло по жизни отличался упертостью. Не в его привычках было сдуваться, столкнувшись с проблемами. Всю дорогу он добивался своего — в спорте, в делах братанских, в зоновских тёрках, в хороводе с бабами.

Когда третьего января судья, подстилка ментовская, по беспределу нарезала ему десять суток административного ареста, Серега зарекся, что по любому подорвёт из мусарни раньше звонка. Он не баран, чтоб в загоне блеять! Каждый день, а то и не по разу Серега вызывал себе через вертухая «Скорую», жаловался на жуткие головные боли, давление и головокружение. Косить ему особо и не требовалось, потому как, попав в камеру спецприемника после двухнедельного загула, он в самом деле чувствовал себя отвратно. Однако менты пасли его вовсю. При каждом медосмотре присутствовали опера из убойного отдела, которые впаривали фельдшеру, что арестованный симулирует, намереваясь уехать в больничку, откуда легко сделает ноги. После таких слов фельдшер мерил Сереге давление, давал таблетку и, не желая проблем на свою задницу, сваливал на другой вызов. День за днём, терпя обломы, Рубайло рук не опускал и продолжал гнуть свою линию, твердил, что ему край нужно к доктору. Попутно он переломался[112], на пятые сутки его отпустило, постепенно вернулись сон и аппетит. Париться в каменном клоповнике на жёстких нарах без вывода на прогулки и работы стало ещё более невмоготу.

Со временем мусора потеряли к нему интерес и перестали тягать к себе в сорок девятый кабинет, уразумев, что пытаться развести его — пустая трата времени. К середине недели из хаты съехало[113] двое невзрачных татуированных личностей, несколько раз ненавязчиво подкатывавших к нему с расспросами за житье-бытье. В этой сладкой парочке Серега заподозрил камерных наседок, хотя достаточных оснований предъявить бродягам у него не имелось. Еще менты хотели подключить его проводами к детектору лжи, как в американском боевике. Тут Рубайло слегка замандражировал, а ну как взаправду красные узнают, где он полощет уши[114]. Но очкастый ботаник, что обслуживал умную машину, глянув на приведенного к нему клиента, который трясся как эпилептик и глаза под лоб закатывал, отказался с ним работать.

Больше всего Серега опасался, что его будут колоть на почтальонку, которую они со Славяном по осени нахлобучили в серебряковском районе. Однако за эту делюгу менты не завели и речи. По ходу, ничего конкретного предъявить ему вообще не могли, и к светлому празднику Рождества Христова Рубайло воспрял духом.

В последние два дня, в пятницу и субботу, когда дежурный, реагируя на его жалобы, звонил по «03», опера в спецприемник уже не спускались. Но заинструктированные ими постовые не забывали предупреждать приезжавших медиков, что арестант здоров как слон, и внаглую косит.

Девятого января с утра на смену заступил молодой прыщавый сержантишко, которого Рубайло раньше здесь не видел.

«Или новенький, или из другой службы прислали на подмену, — решил Серега. — Порядков здешних не знает, салабон».

По календарю было воскресенье, мусарня пустовала. Дежурная смена в отсутствие начальства задницу рвать на фашистский крест не собиралась. После завтрака подкрепившийся Рубайло приступил к исполнению обязательной программы, детали которой он совершенствовал с каждым днем. Теперь он не ломился из камеры сам. Чтобы грохотать кулаками в обитую листовым железом дверь камеры, нужны силы немалые, а откуда они возьмутся у больного человека…