Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

При просмотре, как всегда, хотели, чтобы в зале – а все проходило в Малом оперном театре – никого не было. А когда комиссия вошла в зал, то он был уже полон. Народ набежал неизвестно откуда. Комиссия – в первом ряду, ждет начала. И вдруг перед закрытым занавесом выходит Л. В. и обращается к публике: «Я очень благодарен всем за то, что вы пришли. Мне ваша поддержка безгранично ценна. Но и вам хорошо. Потому что половину из того, что вы увидите сегодня, никто и никогда больше не сможет увидеть». Само собой разумеется, дискуссия после выступления началась с вопроса: «Леонид Вениаминович, кто вам разрешил выступать перед публикой?» За этим последовал целый ряд обвинений [Якобсон И. 2010: 19–20].

На этом этапе своей жизни Якобсон был мастером тактического па-де-де, жеста, который мог быть одновременно провокацией и средством тайного получения разрешения на показ своих балетов всегда и везде, где и когда это было возможно.

Якобсон упорно вступал в полемику с властями, противопоставляя их желанию отменить «Клопа» свою настойчивую тягу представить его публике. Цензоры утверждали, что Якобсон выставил Маяковского как смехотворную фигуру, а не патриота, каким он должен был быть. Якобсон объяснял, что было бы немыслимо ожидать от «Клопа» передачи духа героизма; его балет был поставлен в стиле «Окон РОСТА» Маяковского и поэтому требовал сатирической хореографической обработки. Даже муза великого поэта, Л. Ю. Брик, увидев «Клопа» Якобсона, встала на его защиту, сказав, что в этом балете Якобсон запечатлел того Маяковского, которого она знала в реальной жизни, и что никакие портреты и памятники не передают так ярко суть его личности, – вспоминает Ирина. «Но никто не обратил внимания на ее слова: чиновники продолжали повторять свое, будто глухие»[265].

Якобсон своим искусством делал то, что не полагалось делать послушному советскому гражданину: он бросал политический и философский вызов и изображал реальность настолько резко, что это могло быть истолковано как призыв бросить вызов самой системе. Конечно, он мог ссылаться на принадлежность «Клопа» более ранней эпохе, что отчасти защищало его от нападок, однако в этом произведении также был выражен моральный протест против того, чтобы режим направлял руку художника. На следующий просмотр были приглашены несколько музыковедов, «и после этого разговор перешел на музыку». Музыкальный и балетный критик Л. А. Энтелис поинтересовался, какое право имеет Якобсон присваивать музыку великого Шостаковича и смешивать ее с песнями Петра Лещенко. Якобсон, по его мнению, оскорбил композитора, который никогда бы не позволил использовать свою музыку подобным образом. Поэтому выпускать «Клопа» нельзя[266].

За годы переписки с партийными чиновниками Якобсон, подобно шахматисту, научился выстраивать стратегию, чтобы достичь искомого эндшпиля. Энтелис не знал, что у Якобсона была давняя дружба с Шостаковичем, восходящая к постановке «Золотого века» в 1930-е годы. «Они с большим уважением относились к творчеству друг друга», – вспоминает Ирина о взаимоотношениях композитора и хореографа. «Шостакович писал, что хореография Якобсона заставила его по-новому увидеть собственную музыку», – продолжала она, рассказывая о посещении Якобсоном Шостаковича в рамках подготовки к одной из таких встреч с комиссией. «Якобсон отправился к Шостаковичу в Дом творчества писателей», – рассказывает она[267].