Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

До конца его жизни различные отделы Министерства культуры и парткомы предпринимали неоднократные попытки ликвидировать «Хореографические миниатюры». Селиванова предполагает, что эта постоянная угроза цензуры оказывала эмоциональное воздействие на танцовщиков.

Нас постоянно закрывали, мучили худсоветами, требовали переделок. Но Якобсон говорил: «Я лучше вообще не стану показывать, чем буду что-то изменять». Оттанцуешь, а потом ждешь конца обсуждений, и узнаешь, что какие-то члены партии говорили всякие гадости про якобсоновские шедевры. Наш чудный директор [Леонид] Сорочан… обожал Якобсона и не давал его в обиду. На одном из худсоветов по «Клопу», с которого Якобсона выставили за дверь, он чуть партийный билет не положил на стол, заорав на всех: «Вы что делаете? Вы кого выгнали? Человека, который все это создал!» [Селиванова 2010: 123].

Якобсон, похоже, в какой-то степени рассматривал диспуты с чиновниками как некий вид спорта. Сергеев вспоминал, что после одного из таких особенно напряженных просмотров работ, которые Якобсон хотел включить в программу «Хореографических миниатюр», Якобсона спросили:

«Леонид Вениаминович, а что вы будете делать, если нас закроют?» И вот что он ответил: «Театр закроют, и я останусь без работы. Хотя нет, без работы я, пожалуй, не останусь. На улице Восстания, 11, я открою будку, в которой буду ремонтировать ботинки, на вывеске напишу: «Здесь работает Леонид Вениаминович Якобсон, балетмейстер, лауреат Государственной премии, гений, еврей» [Сергеев 2010:99].

Для Якобсона все четыре перечисленные категории создавали проблемы и в то же время были истинны. Тот факт, что он был лауреатом Сталинской премии и имел звание заслуженного деятеля искусств РСФСР, свидетельствовал о его дарованиях, однако в силу того, что он был хореографом и евреем, прилагались огромные усилия, чтобы ограничить его ресурсы для выражения своего выдающегося дара. Его сценарий альтернативной карьеры – чинить обувь, рекламируя свои личные заслуги, – как бы обращает унижение на самих власть имущих и подразумевает равную тщетность как восхвалений, так и порицаний с их стороны. Воображаемая будка сапожника Якобсона также свидетельствует о его внутренней принадлежности к своей социальной группе: это образ архетипического местечкового еврея – сельского торговца, сапожника и т. д.

Пожелавший остаться неизвестным поклонник Якобсона, который помог организовать гастрольные показы «Свадебного кортежа» в Новосибирске и Челябинске, назвал миниатюры Якобсона «типично еврейской работой», поскольку они состояли из множества маленьких пьес, демонстрируемых в рамках одного большого спектакля. «Он послал секретное сообщение народу, и люди сразу же стали замечать Леонида Якобсона, – сказал его поклонник. – И это было очень мирное послание: “пожалуйста, помните, я здесь, это моя работа”»[315]. Якобсон рассматривал жанр миниатюры как погружение прямо в сердце танца. Однажды он сказал:

Миниатюру полюбил безотчетно. Понял, что это мой жанр. Это форма емкая, мобильная, лаконичная, драматургически законченная, с ясным пластическим образом. Своего рода маленькое художественное произведение. Она дает возможность до предела раскрыть музыку, максимально выявить актерские возможности и за очень короткое время рассказать больше, чем в ином полнометражном балете, наконец, удерживает, концентрирует внимание зрителей [Якобсон 1971:98].