Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Эти истории говорят о грандиозных амбициях, которые Якобсон питал относительно своей труппы, и о том, как остро он чувствовал необходимость быстро перейти к изобретению новых движений – подтолкнуть своих артистов к физическим пределам их тел и, в первые годы, вырваться из конформизма движений, который он видел вокруг себя. Танцовщики, оставшиеся с Якобсоном, говорят о том, что они выдерживали эти почти невозможные хореографические требования так, как будто это давало право на вступление в тайное общество стойких. В унылых репетиционных залах на улице Маяковского, 15 танцовщики отправлялись в новые миры движения и возвращались, словно космонавты, чтобы сообщить о том, что им удалось увидеть. Наличие собственной труппы дало Якобсону возможность исследовать субъективность как через опыт танцоров, так и через свой собственный опыт.

Если и были какие-то сомнения в том, что его труппа – это еврейское местечко внутри СССР, то он заявил об этом самым первым балетом, который создал для своей труппы – «Свадебный кортеж». Именно эту работу он использовал, чтобы объединить свою труппу. Пока он пытался поставить «Свадебный кортеж», нескольким наиболее ярым советским евреям-сионистам наконец-то разрешили покинуть СССР, и Якобсона спросили, почему он не уехал в Израиль, если хочет ставить балеты на еврейские темы. Ирина, которая была с ним в то время, сказала, что он ответил отрывисто: «Я хочу, чтобы еврейский народ имел право делать свою работу здесь»[317]. «Свадебный кортеж», поставленный его собственной труппой, воплотил это убеждение в жизнь. В. С. Зензинов, танцовщик, который был в труппе, когда ее руководителем был Гусев, и который стал одним из первых артистов «Хореографических миниатюр» при Якобсоне, наблюдал, как Якобсон отказывался отменить этот еврейский балет до самого дня премьеры, когда стало совершенно ясно, что он не может быть исполнен.

За шесть часов до начала концерта танцовщики собрались вместе и увидели, что билетеры заняты вычеркиванием названия этого балета из каждой программки. Кто велел это сделать? – задает он риторический вопрос. – Я не могу сказать точно, но это был кто-то из руководства. Так что это был шок. Я могу только предположить, что у него не было разрешения на этот балет, но он до последней минуты надеялся, что сможет что-то сделать[318].

Роден, эрос и тоталитарная телесность