Ефим Сегал, контуженый сержант

– Я к тому, чтобы работать по-ленински… Вы, наверно, помните пожелание Владимира Ильича всей советской печати?

– Какое пожелание? – насторожилась Щукина.

– «Поменьше политической трескотни, побольше деловитости».

Щукина вроде бы замерла, вперила в Ефима неподвижный тяжелый взгляд.

– Не понимаю твоего вопроса, Сегал, к чему он?

– К тому, что завет Ленина касается всех нас, – пальнул Ефим, – всех без исключения, и вас, и товарища Дубовой. Выпускать в свет нашу газету такой, как сейчас, беззубой и мелкотемной – значит начисто игнорировать ленинский наказ, то есть работать не по-ленински.

Надя незаметно, но энергично дернула Ефима за рукав. Поздно: глядя на покрасневшее вдруг рыхлое лицо Щукиной, он испытывал радость охотника, подстрелившего бешеную волчицу.

– Тэк-тэк, – процедила сквозь зубы Щукина, – тэк-тэк, любопытно. Давай, мели дальше, Сегал, ты это умеешь. Не зря о тебе такого мнения в парткоме и райкоме.

– Сейчас не обо мне разговор, о дальнейшей судьбе газеты… Так вот, будем мы придерживаться ленинского завета в повседневной работе или не будем? – он с торжеством наблюдал, как самоуверенная партглыбина смешалась… Правда, ненадолго.

Она поднялась за столом, метнула на Ефима ненавидящий взгляд, крикнула:

– Хватит, Сегал, хватит вредной демагогией заниматься! Не тебе, беспартийному, учить нас, коммунистов, уму-разуму… Все, товарищи, совещание окончено, вы свободны, прошу по рабочим местам. А с тобой, Сегал, поговорим отдельно, – пообещала с угрозой.

Не слышал Ефим дальнейших слов Щукиной, летевших ему вдогонку. Вместе с Надей поспешно спускался по лестничным маршам Дома общественных организаций, вон из редакции. На улице – ветрено, морозно.

– «Карету мне, карету», – продекламировал он, нервно посмеиваясь. – Знаешь, пойдем на завод, поговорим.

Они зашли в пустой Красный уголок сборочного цеха. Сели. Невесело помолчали.

– Нам, Надюша, надо упредить действия Щукиной, нечего ждать, как тот мужичок, когда гром грянет. Благоразумнее поберечься от щучьей пасти. Придется подыскивать работу в другом месте. Обоим.

– Где? Каким образом? – возразила Надя. – Тебе, наверно, легко будет устроиться в другой газете, ты – профессионал со стажем. А я? Репортер без года неделю, да еще студентка-заочница… И, по-моему, не стоит паниковать: Щукина не будет спешить с нашим увольнением, особенно с твоим. Ни ей, ни Дубовой, не выгодно расстаться с единственным квалифицированным журналистом. К тому же и осложнения могут возникнуть, я имею в виду юридические: ты – инвалид войны. Они постараются отделаться от тебя не сразу, спустят на тормозах. Посмотришь, примерно через полгодика подыщут подходящую замену, а за это время все обставят так, что ты сам рад будешь сбежать из редакции. Затем возьмутся за меня.

«Умница», – подумал Ефим, любуясь милым детским обликом жены, в который раз восхищаясь ее отнюдь не детским разумом.

– Так что выше голову, Фима! Ничего, пережили не одну напасть, и эту, Бог даст, сдюжим.

Надя словно в воду глядела. На следующий день Щукина позвала ее в свой кабинет и в течение получаса доверительно беседовала… Она просила ни в коем случае не передавать Ефиму содержание их разговора. Неуклюжая хитрость! Щукина именно на то и рассчитывала, что Надя тотчас же, слово в слово, передаст Ефиму «секретные» речеизлияния в его адрес. Сводились они вот к чему: Щукина, редактор газеты, предупреждена инструктором райкома Великановой и секретарем парткома Дубовой о болезненной склонности журналиста Сегала к показу, причем в преувеличенном, а то и в извращенном виде, отдельных случайных проступков некоторых руководящих работников завода.

– Понимаешь, Надежда, – Щукина вперила тяжелый взгляд в глаза собеседницы, – это же злобное критиканство, очернение солидных уважаемых специалистов, золотого фонда кадров. Сегал подрывает их авторитет в народе, конечно, делает это не умышленно, но наносит тяжкий вред… тяжкий вред нашему великому делу. Представляешь, чем это пахнет? – Щукина ожидала увидеть по меньшей мере испуг, смятение на Надином лице, а оно было спокойно, сосредоточенно, вежливо-внимательно. – Ты осознаешь рискованность стиля работы твоего мужа? Как ты думаешь, откуда такое у него?

Надя молчала.

– Не знаешь? Отвечу за тебя. Товарищ Дубова, как тебе известно, умнейший человек, кристально чистый большевик, предупредила меня: «Мария, смотри за Сегалом! Смотри в оба! Он был тяжело контужен на фронте, и как следствие – порочный максимализм. Кроме того, он почему-то беспартийный, стало быть, политически близорук. Но, с другой стороны, Сегал – толковый, квалифицированный газетчик. Этим он нам несомненно ценен». Такую же характеристику твоему мужу дала от имени райкома инструктор товарищ Великанова… Надеюсь, ты догадалась, зачем я тебе этот говорю?

– Не совсем, – призналась Надя. Она действительно не вполне понимала, чего добивается от нее Щукина и хотела заставить ее высказаться определеннее.