Ефим Сегал, контуженый сержант

Во главе стола, на мягком, с высокой резной спинкой стуле восседал Тинин отец. По правую руку от него – символично подчеркнув это право – сел Константин Иванович. С ним рядом – Тиночка, Ефима она усадила возле себя. Константин Иванович и Федор Владимирович, взявшие на себя роль виночерпиев, наполнили рюмки и бокалы.

– Выпьем, друзья, за Старый год, приблизивший нас к Победе, – провозгласил тост Федор Владимирович. Зазвенел хрусталь, выпили все до дна.

– Закусывайте, гости дорогие, чем бог послал, – пригласила Тинина мама.

Константин Иванович наклонил кудрявую голову к Алевтине, посмотрел на нее преданным собачьим взглядом, ласково спросил:

– Тинуля, что тебе положить на тарелочку?

– Всего понемножку, Костенька… А вы почему не закусываете, Фима? – строго спросила она. Проворно орудуя серебряной, с витой ручкой лопаткой, она наполнила тарелку Ефима горкой вкусных закусок. Выпили еще по одной, без тоста. За столом стало шумно, смеялись, переговаривались, шутили. Ефим слегка захмелел, а Тиночка на все лады расхваливала его своему другу:

– Знаешь, Костя, это настоящий герой, фронтовик. А какие чудеса он творил в литейном цехе на посту мастера, а в нашей редакции что творит, что творит!..

Константин Иванович с еле скрываемым недоверием смотрел на щуплого, смугло-бледного Сегала, одобрительно покачивал крупной кудрявой головой, вежливо приговаривал:

– Замечательно, удивительно, весьма! – Чувствовалось, что за натянутой учтивой улыбкой скрыто равнодушие, больше того, Ефим заметил: Константину Ивановичу наскучили Тиночкины реверансы в сторону него, мужчины-паренька.

«Что за отношения, – думал между тем Ефим, – у этого научного субъекта и Алевтины? А тебе, собственно говоря, какое дело?» – спросил он себя. И внутри него будто зазвучал потаенный голос: «Тебе далеко не безразлично, просто друзья эти два человека или нет…»

Не слушая лепета Тины, он смотрел, как шевелятся ее слегка подкрашенные губы, как поблескивают васильковые глазки, как в розовых мочках сверкают бриллиантовые сережки. Он любовался Тиной. В эти минуты она казалась ему если уж не очень красивой, то, по крайней мере, необыкновенно привлекательной. Но он хотел гармонии, – пытливо глянул в Тиночкины глазки, желая проникнуть в душу, и увидел лишь перемежающиеся огоньки, вроде отблесков на стекляшках. Ему стало не по себе… Неужели она вся напоказ? А что в подтексте? И есть ли он вообще у нее, подтекст?..

– Друзья, без пяти двенадцать, – раздался глуховатый голос Гапченко. – Новый год на пороге.

Снова наполнили бокалы, включили радио, ждали боя кремлевских курантов. Ждали стоя, напряженно, молча. И вдруг зазвучали переливы башенных колоколов, главные часы государства торжественно пробили двенадцать раз. «С Новым годом, товарищи!» – поздравил диктор центрального радио.

– Ура! – дружно откликнулось застолье.

После обильного ужина Алевтина, сияющая, возбужденная, пригласила всех в гостиную. Она шла впереди, ведя под руки Константина Ивановича и Ефима. Вместительная гостиная казалась тесной от кресел, пуфиков, диванчиков, ковриков, вышитых подушечек… Одно пианино торчало черным пятном и выглядело здесь ненужным, лишним…

– Будем танцевать под патефон, – объявила Тина.

– Тиночка, – сказал баском ее отец, – может, ты лучше поиграешь на пианино, а гости потанцуют?

– Нет, папочка, на пианино поиграю потом… Я сама хочу танцевать. Первый вальс с Костей. – Она повернулась к нему, положила руку ему на плечо. – С вами, Ефим, второй, не возражаете?

Он засмеялся:

– Я танцую как медведь

– Правда? – не поверила Тина. – Какой же вы современный молодой человек?

– Какой есть, не взыщите…

Кружились в вальсе все, исключая Ефима и стариков, увлеченно, самозабвенно, как в доброе мирное время. О войне напоминали лишь слова популярного офицерского вальса, который с плывущей хрипотцой вылетал из мембраны патефона: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука…»

Слегка прижавшись к грузноватому Константину Ивановичу, откинув головку, Тиночка вальсировала легко, упоенно. Ее кавалер смотрел ей в глаза с беспредельным обожанием.

Ефим неотрывно наблюдал за этой парой, и у него не оставалось уже сомнения в том, что Константин Иванович влюблен в Алевтину, глубоко, как только умеет. А она? Неужели и она?.. Ефим почувствовал, как внутри него щемит что-то мерзкое, непонятное. Он гнал от себя это чувство, считая его в данном случае абсурдом: он влюблен в Тиночку? «Да нет же! – отвечал сам себе. – Нет, нет!» Нет?

– Теперь потанцуем с вами, – Тина потянула его за руку, – не упирайтесь.

Прикосновение теплой Тининой руки было подобно ожогу.

– Я не умею танцевать, – возражал он, – отдавлю вам ножки, вот и все.

– Не смейте противиться, – приказала Тина. И он не посмел.

Патефон играл меланхолическое танго.

– Хотите, Ефим, я буду за кавалера, а вы – дамой? Я поведу, а вы – переставляйте ноги под ритм… Ладно?

– Что же, давайте попробуем.