Ефим Сегал, контуженый сержант

– Слепой вы, что ли?.. Я тут кой что разведал, – продолжал кузнец, – питают в той боковушке, отдельно от нас, отдыхающих-начальников. И такой вкусный дух оттуда прет, аж стенку прошибает, за полверсты дразнит… Персонал тоже, глянь какой раскормленный. А для нас остается прошлогодняя капуста, бурда на постном масле, тьфу! Прости, Господи!.. Не запомнил я фамилию корреспондента из нашей газеты, он на фабрике-кухне жуликов малость распугал… Его бы сюда! И здесь такую продувку не мешало бы сделать!

«Да, – с досадой подумал Ефим, – видать, конец моему спокойному отдыху, хочешь, не хочешь, – придется разматывать очередной грязный клубок».

– Вы твердо уверены, – спросил он кузнеца не без определенного умысла, что дело обстоит именно так, как вы только что рассказали?

– Вот те крест, правда, отсохни у меня язык, коли вру!

– А вы тоже так думаете?

– Точно так, безобразие, другого слова не скажешь, – согласился токарь.

– Другого и говорить не к чему, – с деланным простодушием сказал Ефим, – люди вы грамотные, изложите свои наблюдения на бумаге, пошлите жалобу куда следует.

Токарь и кузнец переглянулись, оба выразительно посмотрели на Ефима: мол, соображаешь, что советуешь, парень?!

– Как же это так, Ефим, взять да и написать жалобу, – возразил без прежней запальчивости кузнец, – не простая штука!

– Куда как не простая, – подтвердил токарь, – надо хорошенько покумекать.

– Чего кумекать? – наседал Ефим. – Ведь вы только что возмущались, клялись и крестились, что говорите чистую правду.

– Точно, – в один голос подтвердили оба.

– Так напишите, отправьте эту правду по назначению, приедет комиссия, наведут порядок… Понятно?

– Оно понятно, – замялся кузнец, – а жалобу писать не буду. На словах – другой коленкор. А ты, – обратился он к токарю, – как хочешь, дело хозяйское.

– Какой из меня писака! Ну их! – махнул рукой токарь. – Хлопот не оберешься! Пошли в сельмаг, сказывают, там водку или наливку дают. Выпьем, закусим, чем Бог послал. Этак-то лучше будет. Тут все равно без поллитры не разберешься.

Ефима взорвало.

– Нет уж, погодите, не уходите, – решительно остановил он их, – коль сказали «а», скажите и «б». Объясните, почему вы отказываетесь разоблачать жуликов? Вы – старые, уважаемые рабочие, обнаружили в доме отдыха безобразие, как вы только что сказали, правильно? Правильно я вас понял?

– Ну, правильно, – не сразу, нехотя ответил токарь, – а что из того?.. Почто ты, скажи на милость, привязался к нам, смола? – заворчал он. – Ну, поговорили, пошумели – и шабаш! Пошли, а то все разберут.

Ефим оторопел. «Поговорили, пошумели – и шабаш!» – повторил он про себя.

– Стало быть, вы боитесь? – настаивал он. – И признайтесь: боитесь?

– Не боимся, опасаемся.

– Кого? Чего?

– Сам знаешь, Ефим, «кого, чего», не маленький.

– Ладно, – примирительно сказал Ефим, – не хотите писать жалобу – не надо, тогда потолкуйте с отдыхающими, пусть все разом оставят завтрак или обед на столе нетронутым. Возможно, это возымеет действие, станут кормить лучше.

Кузнец и токарь, как по команде, отрицательно покачали головами.

– Гляди-ка, какой умник нашелся, – начал злиться кузнец, – хочешь нас в тюрьму закатать? Присобачат политическую статью, как пить дать, дескать, не подбивайте народ на забастовку, возьмут как миленьких за шкирку и глядеть нам небо через решетку. А то еще угонят на каторжную работу под Архангельск лес валить, замучают, заморят голодухой. Нет уж, милок, лучше баланду хлебать будем на вольной волюшке!.. Пошли, па-ашли! – потянул он товарища за рукав.

– Где ваша смелость, самолюбие? – бросил им вслед Ефим.

Они не откликнулись.

– «Поговорили, пошумели – и шабаш!», – вслух повторил Ефим, – и все?! А где последующий шаг – действие? Где внутренняя потребность противостоять несправедливости из чувства собственного достоинства? Где активное сопротивление, хотя бы в конкретном случае, сейчас?.. Рыхлые, бесформенные характеры, тут уж никак не скажешь: человек-кремень, напротив, человек-глина, знай, лепи… «Лучше хлебать баланду на вольной волюшке». «Хозяева страны»! Что в их представлении «вольная волюшка», если они боятся слово пикнуть в защиту своего «я»?.. Свобода раба?..

Вспомнился опять майор Спиркин с армейского пересыльного пункта – паразит, самодур, пьяница и развратник. Вся часть видела и терпела его художества. И никто – ни рядовые, ни офицеры – не отважились даже «пошуметь»… Здесь, в тылу, жулики из комбината питания разворовывали и без того скудный рацион военного времени. И тут без осечки срабатывал страх. «Хозяева страны» не смели нарушить паразитический покой комбинатовских вампиров.