Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

Русская кавалерия, воспользовавшись сумятицей у неприятеля, врубилась в сбившуюся около генерала толпу, которая только недавно была боевым строем. Самые храбрые жолнёры бросились вперёд, намереваясь смести эти линии русских стрелков в зелёных мундирах. Основная масса понеслась к лесу, где их рубили казаки, и к болотине, по краям которой уже выстраивалась цепь лифляндских егерей, отстреливающих убегающих.

— Полк в штыки! — скомандовал Алексей. — В атаку! Ура! — И в выбегающих из речки врагов ударили три линии егерей гвардейцев.

Организованного сопротивления больше не было, каждый из поляков спасался теперь сам. Только подле генерала Сераковского сгрудилось два десятка верных ему людей, окруженные цепью русских егерей.

Высокий худощавый поляк вынул саблю из ножен и протянул её русскому бригадиру.

— Генерал, оставьте её пока при себе, — покачал тот головой, — отдадите генерал-аншефу Суворову. Всем остальным, оружие на землю! — указал он остриём своей сабли под ноги. — Быстро!

Защёлкали взводимые егерями курки фузей, и поляки побросали ружья вниз.

Всё видимое глазу пространство было усеяно телами, которые местами лежали кучами. Дело было кровавое. Разъярённые упорным сопротивлением и подогретые молвой о расправе в Варшаве над русскими, солдаты наносили противнику холодным оружием смертельные удары, так что убитых было гораздо больше, чем раненых. Даже для закалённых в боях суворовских воинов поле боя представляло необычную картину.

— Ну и поработали мы, братцы! — говорили они, оглядываясь вокруг. И в словах этих звучала уже не радость и гордость, а больше жалость и сострадание к поверженным, столь свойственные русскому человеку, перешедшему из состояния гнева и возбуждения к спокойствию.

— Да кто же виноват-то, братцы? — рассуждали солдаты. — Ведь сами они виноваты. Прости нас, Господи Боже наш! — прибавляли, набожно крестясь. — Ведь сами же они первые начали безоружных ребяток резать? Прости, Господи, а покойникам дай Царствие Твоё небесное!

Глава 8. Между сражениями

Раненых — как поляков, так и русских, — доставляли к лекарям, где им оказывалась помощь. Русских покойных сносили и укладывали рядком, по своим полка́м, а там уж поротно и поэскадронно. В головах ставились образа, священники служили панихиды по убитым и молебны за избавление от смерти. Из окрестных деревень и из Бреста были собраны жители с лопатами, которые копали глубокие могилы, куда укладывали убитых поляков. Погибшим русским солдаты копали братские могилы сами. Партии казаков конвоировали в сторону города пленных. Пылили по дороге воинские колонны и обозы, около рощи, очищенной от тел, уже разжигались артельные костры и ставились походные палатки. Окрестные поля объезжал запылённый, с грязными подтёками на лице Суворов. Он здоровался с людьми, ободрял их и благодарил за одержанную победу. Всю ночь и весь следующий день генерал-аншефом писались и диктовались донесения и приказы, с которыми потом скакали по дорогам курьеры.

Двадцатитысячный корпус Сераковского перестал существовать. До Варшавы добралась лишь одна тысяча изнурённых и падших духом жолнёров. Потери русских были пять сотен человек убитыми и столько же ранеными. Полк Егорова потерял в этой битве шесть егерей, двенадцать получили ранение.

— Необеспеченность тыла, потери и большая усталость войск не позволяют нам пока что, господа, продолжить свой натиск, — пояснял собранным командирам полков Суворов. — Я только что отослал Петру Александровичу Румянцеву и Николаю Васильевичу Репнину реляции о действиях нашей дивизии и ещё настоятельную просьбу о подчинении под себя отрядов генералов Ферзена и Дерфельдена. Собранными в единый кулак силами, с восстановленными путями снабжения и с отдохнувшими войсками, предполагаю далее нанести прямой удар на укреплённый пригород Варшавы — Прагу. Пока же нам надлежит провести там самую тщательную разведку. Иван Иванович и Алексей Петрович, вас я попрошу остаться. Всех же остальных более не задерживаю, — кивнул он старшим офицерам.

Когда в штабном шатре остался сам Суворов при двух бригадирах, он попросил их пройти к походному столику с разложенной на нём картой.