Эгипет. Том 2

Нет, он не хочет есть, и да, конечно, он хочет встретиться с писателями, но позже, это не будет считаться оскорблением? Почему-то он знал, что может быть искренним с этим непривлекательным худым юношей, напряженным и каким-то запутанным, как моток проволоки, не выпускающим изо рта папиросу и постоянно постукивавшим черными остроконечными туфлями. Однако ему хотелось выпить — легкая и вероятно приветствуемая просьба, хотя, чтобы выполнить ее, потребовалась долгая дорога в те части города, которые начали разворачиваться перед ним, как будто всплывали из потревоженных глубин его памяти. Бары и погреба — spelunka^[471], — те самые, которые он помнил, о да, и очень хорошо; в своем путеводителе (который и сейчас с ним в Дальних горах!) он отметил крошечными невинными звездочками места, где ему свезло, как говорят современные молодые люди, да и девушки тоже, насколько он знает. Они приехали в «Славию», угловое кафе напротив Национального театра, длинное L-образное помещение, полное дыма и голосов. Гид переводил все, что слышал. Слухи о советской армии, сосредотачивающейся на границе со стороны ГДР.

— Над какой новой книгой вы работаете? — спросил гид, чтобы сменить тему.

— Ни над какой, — ответил Крафт. — Я бы сказал, что мне нечего писать. Нет ничего, что, по-моему, стоило бы написать.

Юноша смотрел на него с изучающей улыбкой, как будто пытался угадать, чего от него ждет гость.

— Я имею в виду, что все они неправда, — сказал Крафт. — Ни слова правды ни в одной из них. Чистая выдумка. Даже те части, которые правда, все равно выдумка. В конце концов ты устаешь и больше не хочешь играть.

Парень засмеялся, все еще глядя на него, совершенно уверенный, что это богохульство Крафта — чистая шутка. И что может значить его усталое самоотречение здесь, где описания действительности долгое время выдумывались и надежда только на воображение? Крафт почувствовал укол стыда, но на самом деле он сказал правду, ничего не поделаешь, он прожил слишком долго, прошел через много выдумок и больше не хотел умножать их число.

Но парень был непоколебим. На следующий день они поехали в Градчаны и долго-долго взбирались к замку, как Пилигрим на пути в Небесный Град^[472]. Лестница, ведущая в замок, тоже была запружена народом, хотя проститутки, молодые люди с поднятыми воротничками и хибары, в которых горели красные керосиновые лампы и цыганята дергали вас за рукава, исчезли — всех их смыл социализм; их место заняли разговорчивые люди, молодые и старые, недоверчиво изучавшие газеты или собиравшиеся вокруг транзисторных приемников. Гид не стал предсказывать, что может случиться, в конце концов он сам был государственным служащим, но между пожиманиями плеч и краткими ответами его глаза глядели на американца с надеждой и мольбой.

Он провел Крафта по замку, под потрясающим, неповторимо сложным сводом с ребристыми балками, похожими на стебли сельдерея; по этим ступенькам когда-то поднимались не сходя с седла вооруженные рыцари — кони цокали копытами и поскальзывались. Трудно было заставить юношу идти медленнее; Крафт хотел посмотреть так много, хотя выставлялось меньше, чем тогда, когда он был здесь много лет назад. И тогда, как и сейчас, подумал он, огромная армия собралась в Германии, наблюдая и ожидая.

По винтовой лестнице они поднялись в тот самый зал, где в 1618 г. представители императора Священной римской империи встретились с богемской протестантской знатью, решившей порвать с империей. Когда люди императора начали угрожать и требовать, богемцы выбросили их в окно одного за другим — вот в это самое окно, показал гид. Сейчас высокий холодный зал запрудили чехи, молодые и старые; они жадно глядели вокруг, касались стола, за которым шли переговоры, и глубокой амбразуры окна.

Ведя Крафта вниз — через замковый район к его гостинице в бывшем монастыре инфантинок — юноша внезапно решился, схватил Крафта за рукав и быстрым шагом повел его другим путем, улыбаясь, но не желая выдать тайну, и привел Крафта на площадь, где пряничный домик Лоретанского монастыря стоял рядом с монастырем капуцинов (никаких монахинь и священников тут тоже не было, их разогнали), и к мрачному дворцу, который он не помнил. Сейчас это какое-то министерство. У широких ворот во двор стояли охранники в голубых фуражках, с винтовками в руках; они казались встревоженными, потому что перед ними собралась небольшая толпа, заглядывавшая во двор.

Гид указал на окно на верхнем этаже, выходившее во двор. Другие тоже показывали на него. Окно квартиры Яна Масарика, сына Томаша, то самое, из которого он выпал и разбился — да, конечно вытолкнули, юноша сопровождал свой рассказ резкими жестами — в ночь после коммунистического переворота весной 1948-го^[473].

Крафт посмотрел на окно, перевел взгляд на мостовую двора, потом опять на окно. Лицо гида светилось чем-то вроде ожидания. Тот же самый месяц, быть может тот же самый день, только двадцать лет назад.