Эгипет. Том 2

С первыми зимними морозами дешевая и ненадежная система, обеспечивавшая бунгало водой из колодца на холме, замерзла, и Пирс уехал из дома, слив воду из труб и вымыв туалет, насколько мог; он увез с собой то, что считал ценным, и оставил остальное; был выслан и сбежал одновременно. Он написал письмо Винтергальтерам во Флориду, в котором объяснил, что не сможет присмотреть за их домом, как обещал, бросил их, как они бросили его («Пирс, это не твоя чертова ошибка», сказала Роузи Расмуссен).

Он толкнул дверь кончиками пальцев, и она открылась внутрь легко, приветливо. Однажды он видел во сне, как делает это, но не помнил, что было дальше. В действительности дверь чаще всего плохо запиралась, когда он закрывал ее за собой, и, вероятно, даже тогда, когда он закрыл ее в последний раз. И много месяцев дом стоял открытым. Он осторожно вошел, готовый встретиться с новым жильцом, скваттером или каким-нибудь животным.

Никого. Пахло холодом, пылью, плесенью, его печалью. Как вообще ему пришло в голову, что он может жить здесь — тогда или сейчас?

Ты помнишь, как это было расположено: парадная дверь открывалась в маленькую жилую комнату; с одной стороны кухня и, через арку с другой стороны, столовая, которую он превратил в кабинет. А сзади крытая, выстланная плитами веранда, да. И еще ванная, а за ней спальня, которую Роз Райдер называла Невидимой. Ты входил в Невидимую Спальню через ту закрытую дверь, которую можно было видеть из кабинета, где он стоял.

Все книги находились на местах, хотя выглядели усталыми и потрепанными. Папки с его бумагами. Какое-то время он думал не том, что в них содержится, но только о том, что боялся их. На столе спала пишущая машинка, в ней все еще находился лист бумаги; он подошел и коснулся клавиши, продергивавшей лист вверх, просто чтобы посмотреть. И машинка, все еще подсоединенная к сети, проснулась и ответила: лист сдвинулся на две строчки. На нем были напечатаны всего два слова.

Я собираюсь

Что он хотел сказать? Я собираюсь сойти с ума. Я собираюсь пойти спать. Я собираюсь проснуться. Я собираюсь домой. Обратно. Дальше. Узнать больше. Стать храбрым. Потерять. Умереть.

Сейчас невозможно узнать, что человек такого склада в таком состоянии тревоги собирался сказать или подумать. Пока фраза не закончена.

Он открыл было выдвижной ящик и тут же, вздрогнув, закрыл: в растерзанной массе его заметок и выписок устроилось мышиное семейство; розовые мышата слепо тыкались мордочками в бумагу — четыре пять шесть.

Он сел на кушетку, постельное белье так и лежало в беспорядке, как в ту последнюю ночь, которую он провел в этом доме, когда ему была запрещена широкая кровать в дальней комнате. Он закрыл лицо руками и наконец по-настоящему расплакался.

Любовь, сказала ему Харита. Это просто любовь, Пирс. Настоящая любовь.

Его каморка сердца, лавочка старья^[500]. Что, если бы ему было некуда отсюда идти и нечего делать, только смириться с той болью, которую он причинил здесь ей и себе. Йейтс, или его прилетевший ангел, сказал, что после смерти душа проводит много времени — много для кого-то — в Перестановках, где разбирает свою последнюю жизнь на земле: сидит, распуская одежду, уничтожая то, что она сотворила надеясь, ошибаясь или желая^[501].

Хорошо. Он сказал: «Хорошо, хорошо» и осознал, что снаружи подъехала машина, и встал.

Нет, она в Индиане или в Перу, где, как она сказала, попытается обратить хузьеров^[502] или перуанцев в свою труднопонимаемую маленькую веру. Или плюнула на все и пошла своим путем — путем, который никогда не пересечется с его.

Осмелившись выглянуть в окно, он увидел, как перед дверью останавливается длинный золотистый Кадиллак. Знакомая машина. Через секунду оттуда не без труда выбрался человек, которого он тоже знал: мистер Винтергальтер, владелец дома.

И, прежде чем Пирс смог собраться и выбрать соответствующую позу, мистер Винтергальтер оказался внутри, чисто символически постучав в открытую дверь и сказав: «Здравствуйте, здравствуйте». И вот он уже стоял под аркой кабинета.

— О, — сказал он. — Возвращение на родину^[503].

Совершенно невозможное зрелище: в последний раз, когда Пирс видел мистера Винтергальтера, тот был сморщенной развалиной, едва способной дышать, и, очевидно, уезжал на юг в последний раз. Сейчас же, в пальто с меховым воротником и сверкающим зубным протезом, он выглядел бодрым и протягивал Пирсу руку примирительно и в то же время враждебно.

Пирс пожал руку, не мог не пожать, и попытался стиснуть ее так же сильно, как стиснули его.

— Мы приехали на этой неделе, — сказал мистер Винтергальтер.

— Я приехал взглянуть и... — одновременно с ним сказал Пирс.

— Да, да, — сказал мистер Винтергальтер. — Вы не справились.

— Никто бы не справился, — ответил Пирс и сцепил руки за спиной.

— Ладно, ладно, — сказал мистер Винтергальтер. — В любом случае без вас наш дом не сгорел. Все хорошо. — Он не только сцепил руки за спиной, но еще вздернул и выставил вперед седеющий подбородок. — Мы решили не брать с вас плату за те два месяца.