— Нет. Вы должны вести «жар-птицу», — сказала она. — «Кролик» еще не зарегистрирован. Вы не можете вести незарегистрированную машину, без номеров и наклейки техосмотра, а я могу. — Она наклонилась близко к нему, ее брови поднялись, как будто у воспитательницы в детском саду, когда она слушает тихий голос ребенка. — Вы поняли?
— Да, — ответил он, — конечно. Имеет смысл.
Он смотрел, как она первая выезжает с парковки, уверенный в том, что никогда не найдет дорогу, по которой они приехали, и стесняясь спросить. Вряд ли там было больше пары поворотов налево или, может быть, направо.
Вечер, темнеющее шартрезовое небо; серая дорога с желтыми полосами. Он ехал следом ней, туда, куда она направляла маленькую коричневую машину. Лишь много лет спустя она призналась, что тогда в первый раз купила для кого-то машину на аукционе, хотя действительно имела лицензию и приезжала сюда несколько раз вместе с отцом в прежние годы.
«Почему ты сделала это тогда, в тот день?»
«Почему? А почему ты поверил мне?»
Почему поверил? Пирс назвал бы это частью того, что он считает своим природным оптимизмом, уверенностью в том, что дела пойдут как надо и, во всяком случае, преимущество на его стороне; жизнерадостный характер или же доверчивость. А она сказала — потому что знала к тому времени — что это было не так, что, когда он зашел в тупик, это была его собственная форма нигилизма, бросающая вызов всему миру и почти желающая, чтобы мир заполучил его: она годами наблюдала похожие случаи.
В любом случае, «кролик» жужжал еще много лет, прыгая среди «лис», «рысей» — рыжих и обыкновенных[516]
— и «баранов», сначала с ним, а потом с ним и с ней, вплоть до того дня, когда он сел в машину и переднее сидение провалилось сквозь проржавевший пол; но даже и тогда мотор хотел ехать, сильное кроличье сердце все еще не успокоилось.Глава вторая
Агентство Барни Корвино находилось недалеко от «Объятий Морфея», вниз по шоссе 6A, и Пирс, сидя в плаще за древним столиком для пикников, стоящим позади его флигеля, видел поток машин: старые внутрь, новые — наружу. Слишком далеко для него, чтобы различить кого-нибудь, например, Ру, иногда занимавшуюся тест-драйвом. Над его головой качались ветки платанов, бывших молодыми деревцами в то время, когда это здание впервые открылось вскоре после рождения Пирса. Они долго жили рядом с туристскими домиками и состарились; когда пришло лето, золотисто-зеленые тени, которые отбрасывали старые деревья, и шелест листьев побуждали его продолжать платить за съем. Это и его продолжающийся паралич, застой, который сейчас казался ему не таким отвратительным, как раньше: вероятно, выздоровление, подумал он, или привычка; просто его прежнее «я», скорее характерная особенность, чем болезнь, черта, которую он мог унаследовать от родителей. Моя энергия была, да сплыла, обычно говорила о себе Винни.
Винни всегда держала его сторону, и, конечно, он тоже всегда вставал на ее сторону, принимая ее апатию и бездеятельность. Ничего удивительного; сначала были она и Пирс, а потом уже все остальные вместе взятые. Она была только наполовину матерью детям ее брата Сэма, не желая принять полную власть над ними, и это объясняло ту иронию, с которой она делала вид, что воспитывает их, предлагая древние правила поведения или морали таким голосом, который заставлял одновременно отвергать их:
Вроде бы там высокая блондинка с силой захлопнула дверь гигантского седана на стоянке агентства. Был бы у него бинокль, он сумел бы разглядеть фигуру. И у нее на поводке маленькая собачка? Может ли такое быть? Он наклонился вперед, словно хотел стать поближе к этой сцене; тут кто-то коснулся его спины, и он, испуганный, подпрыгнул.
— Привет, — сказала Ру. — Как дела?
— Гм. Довольно хорошо. Ты меня напужала, как говорят там, откуда я приехал.
Она села рядом с ним, засунув руки в карманы дубленки.
— Да? И откуда?
— Кентукки.
— Ты не похож на южанина или деревенщину.
— Хорошо. Ты сегодня не работаешь?
Она пожала плечами.
— А ты?