Эгипет. Том 2

— Ну, ты же знаешь. Я зарабатываю на жизнь бездельем, — сказал Пирс.

Она засмеялась. У нее были поразительно кривые зубы, с большой щелью посредине, а остальные напоминали улицу, запруженную зеваками, наблюдающими за дракой. Какое-то время они сидели, греясь в лучах весеннего солнца, и разговаривали на общие темы, в любое мгновение готовые дать задний ход и вежливо распрощаться, если зайдут в тупик. Но этого так и не произошло; настал вечер, а они все сидели и разговаривали. Она узнала, что Пирс когда-то преподавал в колледже, и больше не преподает; что решил написать книгу и бросил; что он поспорил с владельцем дома, который снимал, и все его вещи томятся там; что он живет в «Объятиях Морфея» на грант Фонда Расмуссена, который он не заслужил, и что у него нет никаких планов. Она не стала выносить приговор его карьере, даже когда дала понять, что считает ее пустой тратой недюжинных способностей.

— Да ну? Тебя тоже отовсюду вышибали, — возразил он. — Нигде не удержалась долго. Верно?

— Я целый год проработала в Айдахо монтером на линии, — сказала она. — И никогда не забуду все операции. Могу рассказать, хоть сейчас.

— Это что-то, связанное с телефоном? Карабкаться на эти столбы?

— Ну, по большей части, тебя поднимают в люльке автокраном. Но иногда да. Каска, пояс для инструментов.

— И это изменило твою личную жизнь? Ну, то, что ты надела каску?

— Да. Ты знаешь, есть мужчины — не думаю, что много, — у которых есть пунктик насчет женщин с поясом для инструментов. Не спрашивай, почему.

— Действительно.

— Я сказала: «Не спрашивай, почему», но это не значит, что у меня нет мыслей на этот счет.

— Ага. Конечно. — Он внимательно посмотрел на нее, не нужно было никаких объяснений: узкие, широко расставленные бедра в мятых джинсах, загорелые руки, наручные часы, тяжелый пояс.

Когда сидеть за столом стало слишком темно и слишком холодно, они одновременно встали и, как будто у них было свидание, поехали (в маленькой зеленой «рыси», на которой она ездила в тот день) в «Песочницу», заведение, родственное «Объятиям Морфея», где она выбрала темный угол, далекий от бара и бильярда. Как оказалось, постоянное место встреч парней из агентства Корвино и, возможно, других, с кем она не хотела сталкиваться, но все-таки место, которое она предпочитала; входя в полутемное помещение с кисло-сладким запахом, Пирс вспомнил, что именно здесь он слышал или видел, как Роз Райдер говорила на неведомом языке, пока деревенская кантри-группа играла и вопила. Или ему показалось, что она говорила. Сейчас он был уверен, что ему показалось, так как это мало отличалось от того, что, как он чувствовал, должно было быть.

— Я столкнулся с плохими магами, — сказал он Ру, когда она захотела узнать всю историю.

— Вот как.

— Они утверждали, что имеют власть над смертью^[518]. Так что ты не умрешь, если поверишь в них. Ты можешь казаться мертвым и гниющим в могиле, но, тем не менее, когда придет время, встанешь живым и здоровым.

— На небесах.

— Нет, где-то еще. Здесь. Прямо здесь. Например, в Дальних горах; Дальние горы — просто созданы для тебя. И потом никогда не умрешь.

— Звучит хорошо.

— Это было ужасно.

Она пристально посмотрела на него.

— Ты боишься смерти?

— Не знаю, боюсь ли я. То есть, я не боюсь думать об этом. Или упоминать о ней.

— Но те люди пугали тебя, говоря о ней.

— Да. — Он опять почувствовал страх или опасность; его сопровождал зверь, который время от времени просыпался, услышав шум его души. Сейчас, когда зверь проснулся, Пирс совершенно точно понял то, чего не знал прежде, — проживи он целый век, он никогда не поймет причин своего страха, и что это непонимание и есть способ, которым он в итоге покончит со зверем: он забудет его, как забывают самый худший из кошмаров, страшная сила его логики в мире грез в конце концов уничтожается его нелогичностью в этой реальности. От него останется только рассказ.

— А ты? — спросил он. — Боишься?

— Вроде как боюсь. Скорее напрягает. Иногда. Кажется, что это будет вроде как тест — ну, типа большого финиша. Все на это указывает. И ты должен принять его правильно.

— И что ты тогда сделаешь?

— Вероятно тогда ты не сможешь много сделать. В тот момент. Как будто в тебя врезался грузовик. Это будет то, что ты делал всегда.

— Как последний экзамен.

— Но который ты сдашь самому себе. Я имею в виду, что зрителей больше не будет. Не думаю, что кто-то останется.

— А потом? — спросил Пирс.

— Потом?

— После этого.

Она начала крутить бутылку на салфетке, на которой та стояла; в результате бумага завернулась вокруг бутылки, образовав розу: у него тоже была такая привычка.

— Вот что я думаю. Ну, думаю — это слишком сильно сказано. Я чувствую, что если в тебе — во мне — есть что-то, что будет жить и потом, то оно каким-то образом должно набрать в жизни достаточную скорость, чтобы взлететь именно тогда. В тот момент. Выбраться.

— Скорость убегания^[519], — сказал Пирс.

— И ты добиваешься этого через то, что сделал в жизни. Что построил. — Она выпила. — Вот и все.

* * *