Эгипет. Том 2

Когда они взялись за руки и посмотрели вокруг, как Первый Мальчик и Первая Девочка, из леса появилась пара медленных млекопитающих, размером с кошку, большеглазых, с высокими поднятыми хвостами — может быть, мальчик и девочка; как же они называются? Коати, вспомнил Пирс или придумал.

— Ты когда-нибудь, — спросила Ру через какое-то время, — думаешь о детях?

— В каком отношении?

— Ну, например. Иметь их. Быть родителями.

— А ты думаешь?

— Да.

— Это то, чего тебе не хватает.

Она не ответила; это был не вопрос; ее ответ, непроизнесенный, повис в воздухе.

— Ну, — сказал он. — У меня есть сын.

Какое-то время она не говорила ничего и не двигалась, разве что убрала свою руку от его.

— У тебя есть сын?

— Был. Ненастоящий. Вымышленный сын.

Ничего.

— Его звали, — сказал Пирс, глядя вниз или наружу, но не на нее, — Робби.

— Робби.

— Да.

Он знал, что готов рассказать ей о Робби, который не так давно был для него более реальным, чем практически любой его знакомый из плоти и крови; ему было двенадцать или, может быть, тринадцать, в некоторых отношениях большой для своего возраста и всего того, что произошло между ними, тогда и потом. Как будто Пирс мог видеть себя издалека, сидящего рядом с Ру на упавшем дереве, как будто он был одновременно бедным глупым смертным, кем он, в сущности, и являлся, и улыбающимся богом, который смотрит на него, смотрит, как он все глубже закапывает себя. Он рассказал ей, в немногих словах.

— Бог мой, как странно, — тихо сказала она и подняла руку ко рту, как будто увидела его рану, о которой не знала. — Какая гадость.

Он взял одной рукой другую и посмотрел на свои ноги.

— И ты просто придумал его? Всего-навсего?

Он не мог сказать, что придумал Робби, ибо точно знал, что мальчик пришел сам, незваным; он хотел иметь сына, да, но не в таком виде, не предвиденным или придуманным. Мог ли он сказать: «Да, я придумал его» для того, чтобы тот мог исчезнуть и не появляться? Он попытался найти способ сказать, что на самом деле это была не его мысль; да, он приветствовал Робби и детально разработал его образ — добавил факты, тело и взгляд — и был рад, очень рад, что мальчик пришел; но все-таки он не выдумал его, только вдруг обнаружил здесь, цельным, стоящим у двери. Что не давало успокоения.

— Мне казалось, — сказал он, — проблема решена. Вот что я тогда чувствовал. Наконец-то проблема разрешилась. Я был рад.

— Но ты сам создал его. — Она сглотнула. — Я имею в виду, что это именно ты, приблизительно ты.

— Нет, — сказал он. — Я не создавал. До этого не создавал. Даже мальчиком. Никогда. Я никогда даже не думал об этом. — Долгое время он молчал, и она молчала, только глядела на траву, на животных и жуков.

— Я не знаю, — наконец сказал Пирс, — откуда он пришел. И почему. Действительно не знаю.

— Не было ли это, — осторожно спросила Ру, как будто боялась не угадать, — похоже на видение? Похоже на сновидение? Или притворство?

— Я... — сказал Пирс. Это походило на сновидение, которое дают и не выбирают; только сны не бывают такими своевольными. — Что-то вроде сна.

— Угу. — Она коснулась его руки, а потом мгновенно отдернула руку, как будто боялась обжечься. — Ты же знаешь, как люди говорят во сне, все люди. Ты сам обернулся им или вышел за свои пределы, чтобы посмотреть на себя со стороны.

— Да.

— И, — сказала она, размышляя. — И здесь есть сын и отец. Быть может, тебе не хватало отцовской любви? В смысле, разве тебя не лишили ее? Вроде ты мне рассказывал.

— Я, — сказал Пирс и повторил: — Я. — Что-то гигантское собралось в лесу вокруг него и сейчас расширяясь двигалось к нему или быстро выросло внутри него, в пределах леса.

— Этот Робби, — сказала Ру, — пришел за отцовской любовью. Верно? Ты сам сказал. И ты смог дать ее ему. А то, что ты дал, ты можешь и взять. Вроде как, в известном смысле. Если вы оба.

— Мы оба.

— Да, конечно. Ты был им в той же мере, что и собой.

— А. А, а. А.

— Пирс, что с тобой?

Внезапно Пирс стал издавать необычные, неземные звуки. «А, а а. А а». Он вдавил лицо в руки, как будто хотел удержать эти звуки, которые, казалось, были призваны из неведомого мира; она и не знала, что человек может издавать такое, и опять коснулась его.

Эдем оросили слезы. Они шли долго, он пытался перестать, вытереть их, но они лились снова и снова, как будто изливалось горе. Это и было горе, потрясающое и справедливое, до сих пор не выплаканное и скрываемое без причины, по неведению. «Ты был им в той же мере, что и собой». И больше всего его поразило то, что он никогда, никогда даже и помыслить не мог о том, что ей казалось столь очевидным: она взяла эту старую, неразборчивую страницу его жизни, перевернула ее и поставила на место, и он тотчас же смог прочитать ее. Позже его больше всего поражало то, что пришлось вскарабкаться на такую гору, чтобы услышать эти слова.

— Но, — наконец сказал он, — тогда почему все это? Почему это?

— Да, и это печально, — сказала она. — Что ты мог только так думать об этом. Только так.

Пирс выпростал подол рубашки из брюк и вытер глаза.