Вот так Пирс и его жена стали жителями этого города, настоящего города, окруженного настоящей городской агломерацией, а не вызывающей галлюцинации смесью из страхов и желаний, пупа дымной преисподней — как Холиок[577]
, Бриджпорт[578] или Олбани[579]. В середине девятнадцатого столетия город быстро разбогател и потом постепенно опять стал бедным. Когда он еще был богатым, и богатые не возражали против того, чтобы жить рядом с фабриками, мельницами и каналами, обслуживавшими их, город выстроил замечательные пригороды с огромными домами, в которых сейчас никто не хотел жить, поскольку большинство тех, кто мог позволить себе жить в них, предпочли уехать. Даже Ру и Пирс — они шли по большим, наполненным эхом залам с паркетными полами, резными эркерами, массивными радиаторами и ваннами, на которые указывал им отчаявшийся продавец, — не могли себе представить, как со всем этим справляться.Но за этими гордыми печальными улицами с их большими деревьями, по направлению к (бывшим) фермерским землям они нашли один из тех маленьких пригородов, которые строительные компании выстроили около 1910 года в конце троллейбусных линий и которые должны были стать лучшими в городе и округе. Когда-то этот пригород окружали увитые розами стены, и в него входили через шероховатые кирпичные ворота, затянутые плющом (его уже не было, когда они въехали в ворота на «кролике»); сейчас пригород окружал запущенный безымянный район города, а сверху на него смотрело высокое бетонное здание поликлиники (зимой, сквозь ветки потерявших листья деревьев они видели из окна спальни предостерегающий красный крест). Тем не менее, в нем были маленький каменистый парк и пруд с утками, и краснокирпичные дома в стиле Тюдоров и королевы Анны, одни — покрытые виниловыми фасадными панелями, другие — с фиберглассовыми крытыми стоянками или цепными изгородями. Некоторые из них продавались.
Тот, который они выбрали и в котором живут сейчас, находился в конце Пип-О-Морн-вэй, рядом с Гленом (так назывался парк). Два этажа дома, абсурдно узкого и высокого, выходили окнами на улицу; а еще один смотрел назад, туда, где дом спускался с крутого выступа в маленький сад и задний двор, вниз на Глен. Как мило. Высокие деревья смотрели на него и соседей; панельные двери робко прятались за сводчатыми решетками и изгородью, маленькие ворота которой почти упирались в боковую стену дома; вьющаяся деревянная лестница вела вниз и вокруг дома, пока не кончалась во дворе далеко внизу. Там, насколько они могли видеть, когда стояли у ворот, находилась деревянная скамья, горшки, инструменты горшечника и пара старых садовых перчаток.
Вероятно, перчаток того, кто продавал дом.
Дом был слишком велик для них: три больших этажа, хотя на каждом этаже всего две-три комнаты; при покупке у них не было планов, чем наполнить их.
Глава седьмая
На четвертую годовщину свадьбы Ру выиграла в лотерее сотрудников агентства в Каскадии — ее имя добавили в честь ее или Барни. К ужасу Пирса призом оказались два билета в Рим и четыре дня в сети отелей, с которой агентство Барни было как-то связано.
— Не-а, — сказал он ей.
— Что?
— Я не хочу возвращаться в старый Старый Мир, — сказал Пирс. — Кроме того, я не уверен, что все еще существует тот город, в котором я был.
— Не будь дураком, — сказала Ру с чем-то вроде терпеливой снисходительности. —
— Ты не захочешь увидеть то, что видел я.
— Ты будешь хорошим и поедешь со мной. И все мне объяснишь. Церкви, картины. Смысл всего этого. — Ру поражало, что в тех случаях, когда они оказывались в католической церкви (чьи-то свадьбы, крестины, случайность, любопытство), Пирс всегда мог объяснить сюрреалистические образы на штукатурке и витражах: женщина с зубчатым колесом[580]
, мужчина в коричневом с лилией[581], мужчина — не Иисус, — привязанный к колонне и пронзенный стрелами[582], лучезарная птица и корона[583], случайные буквы INRI[584], XP[585], JMJ[586]. — Ты сможешь?— Наверное. По большей части.