Эго и архетип

Зовите меня Измаил. Несколько лет тому назад, — когда именно, неважно, — я обнаружил, что в кошельке у меня почти не осталось денег, a на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать меня, и тогда я решил сесть на корабль и поплавать немного, чтоб поглядеть на мир и с его водной стороны. Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение. Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь; всякий раз, как я ловлю себя на том, что начал останавливаться перед вывесками гробовщиков и пристраиваться в хвосте каждой встречной похоронной процессии; в особенности же всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправиться в плавание, и как можно скорее. Это заменяет мне пулю и пистолет. Катон с философическим жестом бросается грудью на меч — я же спокойно поднимаюсь на борт корабля. И ничего удивительного здесь нет. Люди просто не отдают себе в этом отчета, а то ведь многие рано или поздно по-своему начинают испытывать к океану почти такие же чувства, как и я[37].

Все, что происходит в этой книге, логически вытекает из первого абзаца. Вся драма насилия и инфляции развивается из первоначального состояния отчуждения и самоубийственного отчаяния. Здесь содержится пример короткозамкнутого цикла, отчуждения, которое возвращает человека к обновленной инфляции с вытекающими отсюда еще более катастрофическими последствиями.

Многие классические произведения также начинаются с описания состояния отчуждения. Первые строки «Божественной комедии» Данте:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще[38].

Гёте также начинает своего «Фауста» с описания состояния отчуждения. В первой сцене Фауст говорит о чувстве пустоты и бесплодности:

Еще ль в тюрьме останусь я?

Нора проклятая моя!
Здесь солнца луч в цветном окне
Едва-едва заметен мне;
На полках книги по стенам
До сводов комнаты моей —
Они лежат и здесь и там
Добыча пыли и червей[39].

Гёльдерлин описывает переход от ребенка к взрослому как переход от неба к пустыне: