Его последние дни

— Показывай, что в карманах, — велел он уже другим тоном.

Я решил не обострять, встал из-за стола и хотел уже вывернуть карманы, как вдруг увидел, что в столовую вошел какой-то доктор и санитары, судя по всему, докладывают ему о происшествии. Все смотрели на меня.

Ну, для таких благодарных зрителей грех не сыграть. Вряд ли они с такого расстояния слышат наш разговор, поэтому нужно играть выразительно, как в немом кино.

Я подошел к стене, максимально широко расставил ноги, уперся лбом в шершавую, холодную краску и поднял руки. В качестве финального штриха я приложил их к стене тыльной стороной ладоней. Все мгновенно затихли.

— Что происходит? — вероятно, этот вопрос задал врач. По тону говорящего я сделал вывод, что он хмурит брови.

— Он сам… Я ничего не делал… — смущенно залепетал санитар.

— Отойдите от стены, пожалуйста. — Судя по голосу, врач подошел к нашему столику. — Что случилось?

Я опустил руки, кряхтя собрал ноги в кучу и повернулся. Посмотрел на Холмса пару секунд, потом перевел взгляд на доктора. Он показался мне действительно озадаченным и озабоченным.

— Недопонимание.

— Вас заставили это сделать? — Он задал прямой вопрос.

Я снова посмотрел на санитара, уловил напряжение в его взгляде, выдержал небольшую паузу и помотал головой:

— Все в порядке, просто недопонимание.

— Точно? — Врач смотрел то на меня, то на горе-Холмса, потерявшего дар речи.

— Да. — Я медленно достал из штанов телефон, положил на стол и вывернул карманы. — Нету у меня вашей ложки. А телефон разрешил лечащий врач. Я свободен?

— Да, конечно. — Доктор теперь тоже казался смущенным.

Санитар уже пришел в себя и явно собирался приступить к объяснениям. Я счел, что моя роль отыграна на все сто, и, сопровождаемый взглядами благодарной публики, отнес поднос к соответствующему окошку. Убедившись в комплектности посуды и столовых приборов, другой санитар, подменяющий Холмса на время следствия, кивнул. Я так же неторопливо вышел из столовой, оставив Холмса объясняться с доктором.

Я почему-то чувствовал себя очень хорошо. Просто великолепно. Как будто свершилась маленькая, глупая, но такая необходимая месть. Или, точнее, — протест. Я почувствовал, что стал рупором тех, кто не в состоянии выразить свое негодование.

В мыслях о революции, свободе, равенстве и братстве я вошел в палату и машинально захлопнул за собой дверь. Но к счастью, в палате уже пребывал Сержант на страже мирового порядка.

— Закрывать двери запрещено! — тут же возбудился он.

— Виноват, — усмехнулся я и толкнул дверь обратно.

Сержант не вызывал у меня раздражения. То ли из-за хорошего настроения, то ли из-за осознания, что причина подобного поведения кроется в его болезни. Он просто пытается не дать своему миру сломаться. Он просто хочет, чтобы ему не было больно. Это достаточно уважительная причина быть занудой. Я могу потерпеть. Мне не жалко.

Я повалился на кровать, закинул руки за голову и уставился в потолок, прокручивая в голове мое выступление и подбирая наиболее удачные слова для его описания. Это обязательно должно войти в книгу. Правда, нужно сгустить краски. Санитара сделать чуть более злобным, психа, потерявшего ложку, похожим на побитую собаку. Хотя к чему это в книге? Что, как говорится, хочет сказать этим автор?

В размышлениях об этой сцене я не заметил, как в палату вернулся Мопс. Он присел на соседнюю кровать и продолжил свой рассказ. Никакой реакции от меня не требовалось, и я решил не отрываться от работы над книгой.

Тем не менее в реальность меня все-таки вернули. Пришел санитар и объявил, что Сержант и Мопс идут с ним на физкультуру, а остальные могут пойти смотреть телевизор, если есть желание.

Я даже позавидовал моим сокамерникам. Размяться не помешало бы. Интересно, можно где-то записаться на физкультуру? А что еще есть? Рисовать хочу. Наверное, надо уточнить у доктора.

Сержант и Мопс ушли с санитаром. Ни у кого, кроме меня, желания смотреть телевизор не возникло. Сыч еле дыша лежал под одеялом. Он, кажется, и жить-то не хочет, не то что телевизор смотреть.

Я вдруг понял, что намеренно не смотрю в сторону психа с опухолью. Но я не собирался с этим что-то делать. Не тот случай, когда стоит менять паттерны поведения.

Я попытался вернуться к мыслям о книге, но не смог. Два полутрупа создавали ощутимо нездоровую атмосферу. Мне даже захотелось, чтобы рядом оказался незатыкающийся Мопс. Я встал с кровати и пошел смотреть телевизор.

В столовой, несколько преобразившейся после завтрака, под присмотром санитара четыре психа смотрели Первый канал. Я удивленно поморгал. Картина сюрреалистична и символична одновременно. Психи смотрят Соловьева, защищенного от них клеткой, или все наоборот?

— Они не дуреют от него? — спросил я у санитара, указав пальцем на экран.

— Скорее успокаиваются, — не совсем верно истолковав мой вопрос, ответил он.