Его последние дни

Я быстро заморгал, чтобы как-то выразить улыбку. Очевидно, эти мысли, судя по полусказочным формулировкам, принадлежат Архану, а не мне. Кстати, его в этой схеме можно считать внуком, если уж Андрей сын. Вот тебе и трансгенерационная травма и все прочие прелести семейной системы. Интересно, у моего отца тоже гора претензий к деду? Может, дед в свое время давал жару. Учитывая его историю, в которой есть буквально все: советские войска в Иране, расстрелы, нищета, голодное детство, побег на Кавказ с братом, — вполне возможно.

Забавно, вот есть пять поколений одной семьи. Пусть часть и виртуальная. Тем не менее все мы, от моего деда до Андрея, надеемся, что следующий сын будет лучше, мудрее и сильнее. Что он сможет справиться, остановить это чудовище, пожирающее нас изнутри. И ни у кого не получается. Каждый из нас калечит всех, кто подойдет достаточно близко, а больше всего — своих детей. Мы как будто с рождения готовим их к тому, что в них однажды проснется монстр. Хотим сделать их твердыми, несгибаемыми и хладнокровными. Наделить их всеми качествами, необходимыми для противостояния чудовищу. Но этой подготовкой сами его и пробуждаем.

Дед говорил, что наш род проклят и мы будем семь поколений скитаться по миру. Подозреваю, что подобных баек в каждой семье предостаточно, но вот семей, претворяющих родовое проклятие в жизнь так яро, как наша, не так уж много. Я никогда не спрашивал, за что нас прокляли, но теперь, кажется, могу догадаться.

Если бы Андрей сейчас и впрямь сидел рядом со мной, я бы попросил его прекратить все это. Положить мне на лицо подушку, надавить и подержать пару-тройку минут. Или перерезать горло. У него вон — струны на гитаре, можно изловчиться, наверное. И тогда мучения кончатся. Для всех нас.

Чудовищно громкий хлопок раздался в коридоре психушки. Я еще раз убедился, что все это сон. Иначе выстрел переполошил бы всех вокруг. Санитары бы забегали, доктора. Попытались бы выяснить, откуда у Хантера оружие, как он пронес его в психушку и прочую ерунду. Ну что тут скажешь, могу только позавидовать ему.

А мне придется остаться здесь, раз уж больше ничего поделать нельзя. Андрей поставил гитару на пол, поняв, что мы отправляемся дальше. Прости меня, но сейчас ничего не исправить. Я не могу просто переписать все, придется добраться до конца, и тогда станет легче. Обещаю. Тогда ты все бросишь и уедешь отсюда, чтобы путешествовать и играть на гитаре.

Андрей довольно долго стоял над горизонтальным психом, рассматривая уродливую белесую опухоль. Почему вообще этот бедолага лежит в дурке? Непохоже, что тут лечат от такого. С другой стороны — Андрей понятия не имеет, от чего тут лечат. Хотя и лег в психушку, чтобы все в ней изучить. Вообще, к исследованию он подошел просто отвратительно. Можно сказать, приложил максимум усилий, чтобы отгородиться от происходящего вокруг.

Тот факт, что он писатель, как будто защищал его от реальности. Позволял не втягиваться, наблюдая за всем как бы со стороны.

Эта книга добром не кончится, вдруг понял Андрей. Кто-то умрет. Значит, так тому и быть. У самурая, как говорится, нет цели, есть только путь.

Он вернулся на свою койку и вдруг подумал, что самоубийство — это очень важная часть жизни писателя. Это практически ритуал. Волшебное действо, превращающее писателя в текст. Даже если это некролог. Андрею показалось, что он где-то это прочел, но никак не мог вспомнить, где именно.

Андрей мысленно прогнал прошлую главу, чтобы убедиться, что ничего не упустил и сможет ее воспроизвести завтра. Что-то, конечно, выпало, но процентов девяносто на месте. Допустимые потери. Он приступил к следующей главе, чувствуя, что делает это буквально на пределе психических сил, если такие вообще существуют.

Он мысленно стал прокручивать события из жизни, откидывая одно за другим. Вот отец заставляет его отрезать длинные волосы, а когда Андрей теряет волю к сопротивлению и берется за ножницы — останавливает его, бросая брезгливое: «Ну ты и ссыкло». Или что-то в этом духе. Но на тот момент Андрей уже не раз задумывался о самоубийстве. Один эпизод отбраковывался за другим, но на самом деле в поиске не было необходимости. Андрей просто тянул время. Ему было прекрасно известно, что именно он не хотел вспоминать.

Он докрутил до конца первый год в школе, в которую пошел в семь лет, и задумался. Могут ли суицидальные мысли возникать так рано? Розенбаум рассказывал про какую-то маленькую девочку, но сколько ей было лет? В любом случае — даже если он поставит какой-то странный мировой рекорд — в первом классе мысли уже были. Он вспомнил конкретный эпизод, когда размышлял о способе самоубийства. Да и опять-таки, если верить Розенбауму, сам травмирующий эпизод мог случиться намного раньше. А догнало потом.

Андрей зажмурился, выдохнул, задержал дыхание и стал считать. Досчитал до тридцати и медленно вдохнул. Собрался с силами и нырнул в болото воспоминаний.

— Тебя отец ищет! — крикнула из-за забора тетя Таня.