Его последние дни

— Ну, денек еще понаблюдаю, максимум два. Но смысла вас тут держать нет. Вы собираетесь добросовестно лечиться, понимаете, что сами не справляетесь, и готовы принять помощь. Намерены работать над своей проблемой…

— Уловка двадцать два, — покачал я головой. — Когда я хотел свалить из дурки, вы меня отговаривали, потому что я болен, теперь я хочу остаться, а вы меня выписываете, потому что я болен. Вы нормальный, доктор?

— Смотря что считать нормой. — Он улыбнулся одними усами.

— Слушайте, а вы вот зачем это все устроили? Все эти испытательные сроки и прочее. Вы ведь могли меня выписать к чертовой матери и забыть. Могли ведь?

— Как видите, не мог. — Он ответил так серьезно, что мне стало неловко. — Вы же пришли за помощью так или иначе.

— Ну, вы могли не помогать.

— Как ваша книга? — неожиданно спросил он.

— Эм-м… Не очень-то.

— Ну и бросьте ее к чертовой матери. — Таким же тоном он мог предложить мне выкинуть собственного ребенка в окно.

— Я скорее себя брошу, — вздохнул я. — Может, вы и от этого лечите?

— Вылечить можно от чего угодно, но это не значит, что в этом есть необходимость, — ответил он серьезно на очевидно шуточный вопрос.

— А боль уйдет? — спросил я, глядя в одну точку.

— Не могу гарантировать.

— Вы только что говорили, что можете вылечить все.

— И еще раз повторю, что не всегда в этом есть необходимость.

— Какая необходимость в боли? — вяло возмутился я.

— Ну вот и посмотрим, куда она вас приведет. Но остроту снимем, конечно. Не переживайте.

— Почему у меня такое ощущение, что я вас разочаровал? — наконец прямо спросил я.

— Ну, я всегда на вашей стороне. Поэтому всем сердцем надеялся, что ваш метод приведет к необходимым результатам. Что вы напишете книгу и все станет хорошо. Так что я не разочарован, а скорее огорчен и сочувствую.

— Поймал бы вас за язык, но… — Я махнул рукой.

Розенбаум какое-то время рассматривал меня, потом встал со стула. Тот жалобно скрипнул.

— Ладно, у вас скоро завтрак, не буду отвлекать. Думаю, мы с вами еще пообщаемся сегодня, если вы не против.

— Найду время для вас в своем расписании.

Он повернулся, чтобы уйти, но я неожиданно для себя схватил его за рукав, чтобы остановить.

— Да? — внимательно посмотрев на мою руку, спросил он.

— Вот как думаете, может отец хотеть смерти сына?

— Любой нормальный родитель должен время от времени хотеть прибить своих детей.

— Я серьезно.

— Я тоже, но это тема для долгого разговора.

Глава 16

Розенбаум ушел. Я улегся обратно в кровать. Спать совсем не хотелось, но вот странная усталость буквально давила на плечи. Палата готовилась к завтраку. Сержант неторопливо и как-то подозрительно небрежно, по его меркам, заправлял кровать. Сыч сидел на красном стуле, прикрыв глаза, и беззвучно шевелил губами. Наверное, молился. Мопс сидел на койке и зачем-то внимательно рассматривал горизонтального. Непонятно, что он хотел увидеть.

Я подумал, что надо бы сходить умыться, привести себя в порядок, но дальше размышлений дело не пошло. В палату вошел Денис и бодрым голосом поприветствовал нас:

— Здарова, дураки!

Наверное, таким же тоном начинал свои речи Ленин. Я тут же мысленно надел санитару на голову картуз, потом добавил костюм-тройку. Одну руку он сунул в карман жилетки, другую вытянул вперед.

— Здгавствуйте, товагищи! — С картавостью я переборщил, конечно, но так даже лучше. — Петгоггадский совет габочих и кгестьянских дугаков пгинял гезолюцию о пегеименовании психов в душевнобольных! Уга, товагищи!

Слушатели встретили эту новость, как и положено психам, неодинаково. Кто-то захлопал, кто-то заплакал, кто-то пошел домой. Первый в истории митинг душевнобольных разбрелся сам собой.

— А ты че?

Я вернулся в реальность. Мопс, Сержант и Сыч куда-то ушли. Денис смотрел на меня, ожидая ответа на вопрос, контекста которого я не понимал. Я решил отмолчаться.

— Завтрак, говорю! — Он помахал рукой. — Ау, как слышно? Прием!

— Прием в норме, — буркнул я и сел на кровати, сунул ноги в тапки. — Задумался просто.

— Ага, бывает, — согласился Денис. — Ты чет приуныл.

Я посмотрел на него как на идиота, но объяснять ничего не стал.

— Курить хочешь? Могу сводить после завтрака. Я помню, что обещал.

— Нет, спасибо.

С одной стороны, мне хотелось курить, с другой — мне казалось, что это не лучшая идея. Я представил, как после сигареты будет кружиться голова, навалится слабость. Запах этот опять-таки.

— Ну, дело твое.

Мы вышли из палаты. Денис пошел по своим делам, а я в столовую. Получив манную кашу с огромной масляной кляксой и какао с бронированной пленкой, я подсел к своим. Сыч что-то рассказывал Мопсу и Сержанту, размахивая ложкой.

— Ну и вот, как доучусь, поеду в Новую Гвинею.

— Послушайте, — вкрадчиво, будто он сапер, опасающийся голосом спровоцировать срабатывание взрывного устройства, вступил в разговор Мопс. — Понимаю, что у вас благие намерения, но папуасам-то это все зачем?

— Что все? — не понял Сыч.

— Православие. Ну вот как ни крути, но любая философская или религиозная система имеет географические и культурные особенности.