Его Величество Поэт. Памяти Анатоля Сыса

Ему нужна была именно пивная, чтобы поговорить с кем-нибудь и похвалиться, что тот пьет с великим поэтом Анатолем Сысом, и при случае прочитать свой «Пацiр». В нем жил актер, и поэтому он не мог без зрителей играть свою роль великого белорусского поэта. Что за гулянка без священнодействия, в котором Анатоль должен быть жрецом? Так что пришлось мне вести Анатоля утолять жажду в пивнуху.

Жаль, что я не вел дневник и даже не записал для памяти выход Сыса на люди. Его эпатаж был для меня обычным, и ничего особенного в нем я не видел и не находил. А теперь вот надо пробиваться сквозь туман памяти, чтобы что-то напомнить себе, почти на ощупь возвращаться к тому событию. Помню, что Сыс, глотнув пару раз пенистого пива из стеклянного кубка, оживился, вдохновился и разгорелся. Он цеплялся к посетителям, пугая их и белорусским языком, и бешеным блеском глаз, кровавым шрамом на голове и лицом пропойцы, обтянутым на челюстях и скулах бурой кожей. Какой же это поэт? Он больше походил на бездомного бомжа! Тогда Толик начал читать свой «Пацiр», а читать он умел как никто другой. Не мямлил, не шептал, не кричал, не завывал, а произносил, как таинственный заговор, придавая присущую только ему интонацию каждой строке и каждому слову, и стихотворение становилось благозвучным песнопением. Очарованные голосом поэта и его словом, пьяницы умолкли и оживились, когда услышали последнюю строчку: «I кожны выпiў за сябе». Кто-то удивился: «И это ты написал?» Кто-то потряс Анатолю руку: «Молодец! Так красиво звучит наш язык». И Анатоль прочел «Дух» — презрительно бросив на стол скомканную денежную купюру. «Вот вам на хлеб, засранцы». Я насторожился, ожидая возмущенной реакции пьяниц. Но они добродушно рассмеялись.

Вскоре Анатоль оказался в пивной в центре внимания. Ему наливали, чтобы выпить со знаменитым, великим поэтом, и он пил со своими случайными поклонниками. Все имеют право налить поэту, потому что ему напиток нужен для вдохновения, — декларировал Анатоль.

С одним он выпивал, с другим разговаривал, с третьим братался, обнявшись и поцеловавшись, всех любил, как друзей. Сыс забыл обо мне, словно я своей неприметностью позорил его величие. Моя местная слава писателя поблекла в лучах славы Сыса. Он был в этот момент уже не поэтом, а волшебником, несущим красивое слово людям, очаровывал их своим магически-таинственным голосом, плавным движением рук.

Я остерегался одного — чтобы Анатоль в азарте не забрался на стол. Девушка-бармен хоть и знала меня, но могла не понять пафосного порыва моего друга. Однако Анатолю все же хватило разума вспомнить, что здесь не бар Дома литератора, где можно выкаблучиваться как хочешь, где все привыкли к его стебу, принимали как нечто неизбежное и по-свойски терпели.

Домой мы вернулись часа два спустя. Веретило успел приготовить завтрак, накормить мою матушку, опохмелиться. И извелся в ожидании нас. Хотя Анатоль от щедрых угощений захмелел, но от застолья не отказался. Гулять так гулять! Мы освежили нашу пьяную беседу.

Удивительно, но матушка не злилась на гостей, как обычно, когда я на кухне выпивал с дружками. Она радовалась шумным гостям, да и они относились к ней почти с любовью. Веретило закормил ее своей стряпней: «Кузьминична, попробуйте это, попробуйте и это. Вкуснятина!» И подносил ей на ложечке очередное кушанье. А Сыс лез с объятиями и поцелуями. «Зинка, моя дорогая, я тебе стихи прочитаю, нет, сочиню, потому что люблю тебя, Зинуля». Мать терпеливо слушала Сысову декламацию, мало понимая ее смысл, но так же очаровалась мелодией слов, а может, она тешилась сочной мовай Анатоля и вспоминала свою деревню, где звучал ее родной язык, который пришлось менять на «городской». И она наивно призналась, что сочинила стихотворение. Понятно, те наборы слов, что матушка придумала, не назовешь стихами, но ей, наверное, нравилась игра со словами — вот и сочинила себе верш. Сыс внимательно выслушал ее путаный пересказ произведения. Какой ни был он пьяный, но запомнил одну строчку: «Курапаты, Курапаты, адпусцiце мяне дахаты». Стихотворение повествовало о муках расстрелянных в Куропатах людей. Некоторое время спустя я прочитал стихотворение Сыса с тем же мотивом и сюжетом и дословной материнской строчкой «Курапаты, Курапаты, адпусцiце мяне дахаты».

Не знаю, как это назвать: усвоением чужого или просто плагиатом, которым не побрезговал Анатоль. Но я утешаюсь, что своим неуклюжим произведением моя матушка не только вдохновила Анатоля на маленький шедевр, но и подсказала ему сюжет, и ее строка попала в литературу. Получается, что она соавтор Сыса. Не было бы стихотворения Сыса — и погибло бы ее сочувствие к мученикам сталинского геноцида. Так было угодно судьбе, чтобы представитель того страшного времени, переживший его несчастья и беды, передал свою боль представителю нашего времени, и он своим талантом воплотил эту боль в слове.