Меня до сих пор не выгнали из Курганово.
Граф даже не общается со мной. Ни его, ни доктора не видно последние два дня. Хотел поговорить с Марусей, но нигде не могу её найти. Клара говорит, она болеет и потому осталась в деревне.
Собираемся на Ночь костров, как здесь называют Долгую ночь. Настасья Васильевна любезно позаботилась, чтобы я не остался без костюма. Мне дали маску волка и волчью же шубу. Меня это сначала покоробило, но не могу же я рассказать, что до ужаса боюсь волков. Не знаю, назло ли она так поступила или давно позабыла мой рассказ про ведьму-волчицу.
Когда взглянул на себя в зеркало, почувствовал озноб. И снова почувствовал себя жалким, слабым, беспомощным. Точно насильно запертым в чужой шкуре.
Но маска и шуба мне и вправду пошли. Настасья Васильевна, правда, не упустила повода меня подразнить.
– Вам идёт. Правда, глаза у вас не волка, но домашнего щеночка.
Бесовка, а не женщина. Есть в ней нечто от Аберу-Окиа. Легко могу представить, как она летает по небу с нечистыми духами и крадёт звёзды с небосвода.
– Почему щеночка, а не пса?
– Вы ещё такой юный, совсем мальчишка…
Меня это задело. Я юн, но совсем не ребёнок.
– Я взрослый мужчина, мне двадцать один.
Она только улыбнулась и скользнула по мне лукавым взглядом. Думаю, ей просто нравится меня дразнить. Не может же она и вправду считать меня ребёнком?
Зато Клара осыпала меня комплиментами. Она сама оделась овечкой, ей и вправду идут эти рюши, кудряшки, пушистые шубка и шапочка. Она само очарование, когда сбрасывает маску чопорности и становится такой радостной. Восхитительное обаяние невинности.
Может, мне отрастить усы? Никогда не любил усы, но они, наверное, придадут солидности.
Мы поехали в деревню в сумерках, пока ещё было легче различить дорогу. И уже издалека, с холма, что вёл от Курганово к Заречью, стали видны костры. Они растянулись по всему берегу Звени. Потустороннее, мистическое явление, что заворожило бы любого, кто случайно или не случайно стал свидетелем.
Кучер и лошади словно попали под заклятие, и наши сани остановились на вершине холма. Всё затихло: скрип снега под полозьями, звон колокольчиков, наши голоса. И слышно стало, как гудели сосны в лесу, а издалека, от берега, доносилась песенка свиристелей.
Никто из нас долго не мог произнести ни слова.
И до ушей наконец долетело пение, и звон трещоток, и волынка – о, как я люблю волынку!
Мы словно пробудились от морока, воспряли духом, и Настасья Васильевна, приподнявшись с места, решительно крикнула вознице:
– Пошёл, быстрее!
И с хохотом откинулась на сиденье, подхваченная доктором.
Даже граф слегка улыбнулся.
– Очаровательная традиция, – только и сказал он.
– О, Мишель, – Клара схватила меня за руки, привлекая внимание, – уверена, это как раз то, что вам должно пригодиться в работе.
Вдоль всего берега речки Звени (не помню, писал ли о ней прежде. Местные утверждают, что она умеет петь, такое звонкое и чистое у неё журчание, но я не слышал) зажгли костры. Народу было видимо-невидимо. Ленты, костры, свиристели, волынки. Все в масках, все одеты очень чудно. Клара объяснила: это чтобы запутать духов. Якобы в эту ночь к огню приходят духи. Они тоже прячут свои лица, угощаются, выпивают. Именно поэтому нужно угощать всех, кто попросит.
Граф тоже поставил свой стол, самый богатый на берегу, и деревенские тут же потянулись за выпивкой и едой. Нашими соседями стали голова Заречья, а также несколько мелких помещиков, которых я никогда прежде не встречал.
Очень удивлён, что не заметил на празднике Марусю. Вообще удивительно, что давно её не видел. Здесь её помощь точно пригодилась бы.
Ферзен, кстати, единственный без костюма. Для виду он носит в руках чёрную бархатную маску, но явно относится к деревенским обрядам с неодобрением.
А Клара, только перед выездом хваставшаяся своим нарядом, почти сразу же заметила какую-то кметку в похожем наряде и ужасно расстроилась.
– Поверить не могу, что выгляжу как деревенская девка.
Мне пришлось утешать её, что она всё равно куда миловиднее и благороднее любой кметки. Надеюсь, получилось подбодрить бедняжку. Для девиц всегда так важно казаться самой-самой.
В деревне было необычно людно. Но приезжих лесорубов легко получалось отличить. Они не носили маски. Зато уже напились так, что едва держались на ногах.
Графа встретили какие-то жуткие, похожие на медведей бугаи. Они о чём-то переговаривались, показывали по сторонам. У меня сложилось впечатление, что это своего рода охрана.
Рядом со столами, нагруженными едой и напитками, стоят длинные сундуки. Сначала я решил, что там запасы, но нет. Когда пироги, соленья, сыры и колбасы кончаются на столе, люди графа приносят корзины из саней. А сундуки сторожат два высоких мужика.
Это связано с безопасностью лесорубов? Или из-за беспорядков? Стрельцовы никому не сообщили, что я был у них в ту ночь. Не уверен, что о нападении на Камушек вообще известно. Могли ли Стрельцовы смолчать о случившемся, а тела спрятать?
Я просто не понимаю, что происходит. Мне везде что-то кажется.