Эгоист

Уилоби продемонстрировал перед мисс Мидлтон свои пленительные качества, которыми затмевал соперников. В ход было пущено все: и пресловутая нога, и генетическая принадлежность к племени победителей, и горделивая осанка, и тон, исполненный высшего аристократизма, и артист-портной, и повелительная манера, дававшаяся ему с такой естественностью. И, наконец, вступивши в состязание позже других, он не успел утратить пыла и уверенности в победе. В сочетании с неуклонной энергией, достигавшей у него предельного напряжения всякий раз, как ему предстояло завоевать тот или иной приз, все эти преимущества делали его неотразимым. Он не щадил усилий, ибо страстно жаждал победы. Он ухаживал за ее отцом, так как ему было известно, что и мужчины — в особенности, когда у них дочь невеста, — тоже отдают предпочтение тому, кто делает наибольшую ставку, обладает наиглубочайшими карманами, владеет наиобширнейшими землями и оказывает наипочтительнейшее внимание родителям. Да, не только женщины, но и мужчины отличают наисовершеннейшего и всячески стремятся способствовать его успеху, блестящей иллюстрацией чему служило поведение мистера Мидлтона в критическую минуту, когда Уилоби — через какие-нибудь две-три недели после своего первого появления в Аптон-парке — задал его дочери некий знаменательный вопрос. Пораженная его бурным натиском, бедная девушка пригнулась, как молодое деревце, чуть ли не до самой земли. Она просила дать ей время. Но Уилоби не мог ждать и только тогда смирился, когда она заверила его, что никому другому не отдает предпочтения. Впрочем, ему тут же показалось этого мало. Подвергнув свои позиции хладнокровному обозрению, он увидел, насколько они слабее позиций противника: между тем как он был связан словом, мисс Мидлтон оставалась совершенно свободной. В свою защиту она выставила незнание света, с которым ей хотелось немного познакомиться, прежде чем окончательно связать себя словом. Он почуял опасность и предстал перед нею в одном из самых лукавых обличий великого бога любви. Он был бы счастлив исполнить ее просьбу, согласился бы томиться в ожидании ее руки, сколько она ни потребует, если б не его матушка, у которой одно заветное желание: чтобы новая хозяйка воцарилась в Паттерн-холле еще при ее жизни. Сквозь маску сыновнего долга просвечивало нетерпение любовника, однако причина, побуждавшая его торопить события, казалась убедительной.

Во всяком случае, она показалась убедительной доктору Мидлтону, полагавшему, что сэр Уилоби симпатичен его дочери. Он не был ей антипатичен, и она только просила дать ей год отсрочки, чтобы утолить свою девичью пытливость и посмотреть свет. Уилоби смилостивился, сократив, однако, срок до шести месяцев, а она из благодарности согласилась на помолвку. Но Уилоби не мог довольствоваться каким-то словечком, произнесенным невнятным шепотом: он умолил ее закрепить свое добровольное пленение клятвой и настоял на церемонии, свершившейся хоть и в узком семейном кругу, но обставленной весьма торжественно. У нее были здоровье, и красота, и — в качестве позолоты к этим двум дарам — деньги. Деньги не были для него таким уж непременным условием, но обладание ими придавало его невесте еще больше блеску в глазах света. Между тем свора лающих соперников все еще неслась ему вслед, время от времени уныло подвывая на луну. Нет, нет, связать ее, и поскорее!

Он постарался придать помолвке как можно больше гласности, превратив ее в торжественный обмен клятвами. И в самом деле, если она в силах произнести: «Я ваша», то отчего бы ей не сказать: «Я всецело принадлежу вам, я ваша ныне, и присно, и во веки веков, я клянусь вам в этом и никогда не отступлюсь от своего слова, в душе я уже ваша жена, вся ваша, без остатка, и эта помолвка освящена небесами»? Впрочем, к этим словам она с благоразумным великодушием, от которого повеяло некоторым холодком, добавила: «Поскольку это будет зависеть от меня». Тогда сэр Уилоби заставил мисс Мидлтон подвергнуть его такому же допросу и отвечал горячо и убежденно, связывая себя безвозвратно и не оставляя сомнения в своей любви.

«Итак, я любима!» — восклицала она про себя, с изумлением и наивной доверчивостью прислушиваясь, не отзовется ли в ее сердце ответное эхо. Едва успела она подумать о любви, как та перед нею явилась. Еще не вложила в свои размышления о ней всего жара души, а она уже была тут как тут. Любовь еще только мерещилась ей, как одно из отдаленных благ необъятного мира, как укрытая где-то в дремучих лесах, за морями и океанами, подернутая дымкой, роковая, прекрасная и трепетная тайна — слишком еще далекая, чтобы собственное ее сердечко начало трепетать ей в лад. Она думала о любви, как о чем-то, что должно будет обогатить ее мир, наполнить его новым содержанием.

И вот с этими-то представлениями о любви мисс Мидлтон согласилась участвовать в процессе естественного отбора.