Эгоист

Между тем лучший из лучших громко трубил победу. Он был воплощением научной аксиомы: при одном взгляде на него было видно, что он и есть «наиболее приспособленный». Роду Паттернов было обеспечено выживание. «На здоровье я стал бы настаивать в первую очередь, даже в ущерб всему остальному, — признался сэр Уилоби своей старинной поклоннице, миссис Маунтстюарт-Дженкинсон. — Впрочем, у нее есть все: происхождение, красота, порода, она на редкость образованна и к тому же богатая наследница. Словом, она — совершенство».

Вдобавок он тонко дал понять собеседнице, что ему даже не пришлось поступиться своей обостренной щепетильностью, так как он вырвал мисс Мидлтон из толпы прежде, чем та успела обдать ее своим тлетворным дыханием. Разумеется, всего этого он так прямо не сказал; он лишь позволил себе отозваться с сарказмом обо всех этих девицах, которые привыкли тереться в свете, бок о бок с представителями противоположного пола, держаться с ними на равной ноге и ничуть не меньше осведомлены о конъюнктуре на ярмарке; о да, все они невинны, разумеется, но нетронутыми их уже не назовешь. То ли дело — мисс Мидлтон! Это настоящий идеал, плод, сорванный по росе, с неподдельным румянцем свежести.

Ни одна дама не встанет на защиту своей младшей сестры, которая, быть может, лишь следует по ее стопам, когда приподнимает край вуали, чтобы показать себя и взглянуть на белый свет. Всему миру известно, что неведение — ничуть не более надежная гарантия, нежели пресловутая сорочка, которая якобы хранит родившегося в ней от гибели в морской пучине. И однако, ни одной из наших светских дам и в голову не придет взбунтоваться против этого требования совершенной нетронутости, серебряной белизны — требования, продиктованного элементарной мужской чувственностью и отдающего любострастием восточного деспота. Итак, миссис Маунтстюарт поздравила сэра Уилоби с призом, который достался ему на этой азиатско-европейской ярмарке.

— Покажите ее мне, — сказала она, и мисс Мидлтон была представлена ей на обозрение.

Губы у нее были из тех, что сами собой складываются в улыбку: уголки рта, чуть припухшего посередине, поднимались к ямочкам на щеках. Разрез глаз как бы повторял общее направление рта, и, подобно тому как тот, неприметно, как бы растаяв, переходил в прозрачную нежность щеки, сверкающая между ресницами полоска света обрывалась где-то на полпути к вискам. Черты ее лица казались веселыми подружками, ни одна из них не претендовала на строгую правильность. Нос не стремился играть среди этих шалуний роль суровой гувернантки и вместе с тем не располагал к фамильярности. Отражение осиновой рощи в пруду, ожидающей дуновения ветерка, чтобы затрепетать всеми своими листьями, — вот образ, который могло бы навеять это лицо влюбленному, если бы он обладал некоторым воображением; ровная, спокойная белизна этого лица нарушалась только легким румянцем, а на щеках все время играли ямочки. Взгляд карих глаз, покоящихся между век, как в оправе, порою затуманивался, не теряя, впрочем, своего постоянного выражения живости. Волосы, несколько более светлого оттенка, чем глаза, вздымаясь над челом и свиваясь на затылке в узел, осеняли треугольное личико шаловливой нимфы лесов. Впрочем, напрасно вы стали бы искать в этом лице признаков буйного своеволия или неумения владеть собою, — даже если при взгляде на маленький круглый подбородок у вас и возникло бы такое впечатление, плавный изгиб рта, большого и почти всегда сомкнутого, это впечатление бы развеял. Глаза, такие быстрые, когда их оживляла веселость, в минуту задумчивости смотрели покойно и твердо, и тогда даже волосы — цвета бука зимою — словно теряли свои капризные волнистые очертания и выпрямлялись, придавая ее внимательному взгляду еще больше строгости и сосредоточенности. Сокол, парящий в небе на распростертых крыльях и вдруг заприметивший добычу, может дать представление об этой внезапной смене выражений у девушки, которую Уитфорд уподобил Горному эху, а миссис Маунтстюарт-Дженкинсон объявила «прелестной фарфоровой плутовкой».

Сравнение Вернона, должно быть, родилось под впечатлением ее мгновенной и, можно сказать, музыкальной отзывчивости. И хотя обществу девятнадцатилетней невесты кузена Вернон предпочитал беседу ее ученого отца, он все же не мог оставаться совершенно равнодушным к обаянию ее голоса и к живости ее разговора, в котором его тонкий вкус улавливал перлы подлинного остроумия, столь отличные от фальшивых блесток, выдаваемых за таковое в свете. Правда, он не мог привести ни одной реплики мисс Мидлтон, которая бы говорила о ее блестящем остроумии, и когда он все же отважился упомянуть это ее качество в беседе с миссис Маунтстюарт, та даже несколько удивилась.

— Особенного остроумия, по правде сказать, я у нее не приметила, — сказала она. — Видно, вы умеете его в ней пробуждать.