Эгоист

Подобная тактика диктовалась соображениями высшей политики, принятой в цивилизованном обществе, а сэр Уилоби был весьма цивилизованным молодым человеком. К тому же он прекрасно знал, что священный огонь на воздвигнутом женщиной алтаре любви нуждается в пище и что хворостом для поддержания этого огня служит все тот же свет. И потом — он предлагал своей возлюбленной поэзию, реальную поэзию, которую можно осуществить в жизни. Клара ведь неравнодушна к поэзии; невзирая на его недовольную гримасу и обиженное: «Я не поэт», она то и дело декламирует ему какие-то вирши; но его поэзия, поэзия уединенной беседки-крепости, не нуждающейся в этих бессмысленных, рассчитанных на женское ухо рифмах-побрякушках, оставалась ей непонятной, а то и просто неприятной. Нет, ради него предать огню весь мир она не собиралась. А это ли не поэзия — испепелить себя, воскуряться фимиамом, эманацией, перевоплотиться без остатка, слиться воедино со своим возлюбленным, сделаться им! Но с чисто женским эгоизмом она предпочитала оставаться собой. Она так и сказала: «Я должна быть собою, Уилоби. Иначе я и для вас потеряю всякую цену». Он не уставал читать ей лекции по эстетике любви. Впрочем, он вовсе не хотел, чтобы, отвергнув ради него свет, его невеста осталась в проигрыше, и в качестве компенсации, надеясь своими воспоминаниями о свете заменить ей самый свет, перемежал эти лекции рассказами о собственной юности, когда и он находился в плену заблуждений.

Мисс Мидлтон терпеливо слушала его, понимая, что он руководствуется самыми лучшими побуждениями, и стойко переносила даже то, что ей было решительно не по нраву. Вместе с тем она становилась все нетерпимее к вещам, которые прежде замечала только вскользь: к его пренебрежительному взгляду на людей науки, к его обращению с мистером Верноном Унтфордом, которого так ценил ее отец; к тому, как он обошелся с мисс Дейл, — до нее дошла молва и об этом. Да и предание о Констанции Дарэм зазвучало для нее в новом ключе.

Сэр Уилоби отнюдь не пренебрегал мнением света. Он не гнушался принимать на свой счет комплименты, которыми его осыпали во всех окрестных усадьбах по поводу его писем в местную газету, между тем как автором этих писем был мистер Уитфорд. И он явно трепетал насмешек этого столь презираемого им света. Перебирая в памяти различные суждения сэра Уилоби, мисс Мидлтон начала улавливать в них «некоторые логические несоответствия», — иначе говоря, она испытывала то, что испытывают все, когда нарушается гармония душ: желание спорить. Она жаждала объясниться с женихом и твердо решила — пусть не сегодня, не завтра — непременно вызвать его на большой разговор. Но только — какой избрать для этого повод? К чему придраться? Выступить в защиту света? Но это — подзащитный сложный, зыбкий, постоянно, подобно хамелеону, меняющий свою окраску, и Клара чувствовала, что не ей, молодой, неопытной девушке, выступать его адвокатом и тягаться со взрослым мужчиной. Уловленные ею несоответствия подстрекали к бунту не столько разум, сколько чувство. Взять на себя защиту мистера Уитфорда тоже не представлялось возможным. И все же она решила непременно дать бой, едва представится случай.

Размышляя обо всем этом, она вспоминала, какое было лицо у сэра Уилоби, когда она впервые позволила себе не согласиться с его взглядами, и, вспомнив, уже не могла избавиться от этого образа.

Сэр Уилоби был хорош собой. Его черты были так безукоризненно правильны, что напрашивались на карикатуру: при малейшем нажиме его привычное выражение горделивого счастья или, если угодно, надменного самодовольства показалось бы шаржем. Когда он подчеркнуто удивлялся, брови его взлетали на самый лоб, и тогда его лицо становилось неестественно, карикатурно длинным, как маска. Отныне всякий раз, когда Клара бывала им недовольна, перед ней вместо живого лица возникала эта маска. Она корила себя, чувствовала, что несправедлива к сэру Уилоби, что гротескная маска отнюдь не определяет ее истинного отношения к нему, и, обуздывая непослушное воображение, старалась видеть сэра Уилоби таким, каким видели его другие; но усилия, каких это ей стоило, заставили бы всякого вздохнуть о блаженстве неведения. Ей казалось, что хоровод незримых бесенят обступил ее плотным кольцом и что она уже не вольна в собственных мыслях.

По отношению к юному Кросджею сэр Уилоби избрал более благодарную роль, нежели мистер Уитфорд. Кларе нравилось, как он держится с мальчиком — мягко, весело, чуть игриво, еще больше оттеняя этим менторскую суровость мистера Уитфорда. Сэр Уилоби, как и положено английскому отцу семейства, умел снисходить к мальчишеским слабостям и проделкам и, сочувствуя извечной жажде, коей томится разновидность человеческой породы, к которой принадлежал Кросджей, то и дело подкидывал ему карманные деньги. О, он не корчил из себя наставника, не то что иной книжный червь, которому только попадись в лапы — замучает!