Эгоист

Она понимала, что несправедлива, но она была как затравленный зверек, терпение ее было на исходе, и этот невысказанный укор являлся всего лишь немым, паническим криком о помощи. Преувеличивая свои страдания, она черпала силы для борьбы, но, сознавая, что их преувеличивает, тотчас этих сил лишалась. Внутренний конфликт порождал беспечность отчаяния: ничуть не краснея, она говорила себе, — и это уже походило на вопль безумия: «Хоть бы кто-нибудь меня полюбил!» Прежде, до того, как ей рассказали о Констанции, она представляла себе свободу в образе девственной богини, о мужчине у нее не было и помысла. Даже если в ее сознании порой и брезжил образ избавителя, то он походил скорее на ангела, нежели на героя. Этим милым полудевичьим, полудетским мечтаниям пришел конец. Она билась в объятиях дракона, не имея сил ни преодолеть свое отвращение, ни выказать его, и, наконец, заговорила сама с собой начистоту. В этой чисто женской мечте: «Хоть бы кто-нибудь меня полюбил!» — выразилась вся ее здоровая натура. Здесь была потребность не столько в любви, сколько в воздухе, которым можно было бы дышать. Произнося эти слова самой себе, она как бы придавала жизненность и стойкость мечте, которая по своей целеустремленности могла равняться с жаждой матери спасти своего ребенка, попавшего вместе с ней в кораблекрушение. «О, если бы нашелся человек благородной души, который, узнав меня со всеми моими недостатками, все же удостоил бы меня своей помощи! Если б кто-нибудь вызволил меня из этой тюрьмы со стенами из шипов и терний! Самой мне из нее не вырваться. Я малодушна и потому взываю о помощи. Если б меня кто-нибудь хоть пальцем поманил, я бы тотчас вся преобразилась. Исцарапанная в кровь, под улюлюканье толпы, я бы кинулась к другу! Да, да, мне нужен именно друг, а не кто-нибудь другой. Не возлюбленный, а друг. Всякий возлюбленный, кто бы он ни был, оказался бы таким же эгоистом, — менее злостным, быть может, чем этот, но все же эгоистом, а это для меня смерть. Я могла бы пойти за простого солдата, как любая Молли или Салли. Всякая женщина может гордиться человеком, который рискует жизнью ради отечества, даже если он сам по себе не представляет ничего особенного. Повстречала же Констанция солдата! Может быть, она молила о нем бога и молитва ее была услышана? Она поступила дурно, пусть! Но как я люблю ее за этот поступок! Его зовут Гарри Оксфорд. Отец бы назвал его Персеем^{21}. Констанция, должно быть, чувствовала, что объяснениями делу не поможешь. Ей оставалось только действовать, ринуться в омут. Наверное, она начала с того, что стала приглядываться к Гарри Оксфорду. Произносить его имя про себя, знать, что он ее ждет, — каким это было для нее утешением, каким отдыхом! Она не колебалась, не выжидала, а перерубила цепь и потом скрепила этот шаг, соединившись с любимым. Мужественная девушка, что-то ты думаешь обо мне? Но ведь у меня нет никакого Гарри Уитфорда, я одна, одна. Пусть говорят о женщинах, что хотят; должно быть, мы в самом деле очень скверные, если о нас пишут такие ужасы, но все же требовать, чтобы мы скрепляли свой договор торжественнной клятвой и отдавали себя в полное распоряжение другого — только потому, что имели несчастье дать слово человеку, в котором, как впоследствии оказалось, ошиблись!.. Признайтесь, что это… это…» Тут она вдруг вздрогнула, как от удара, и лицо ее залилось ярким румянцем: до ее сознания дошло, что она мысленно оговорилась и вместо имени Оксфорда подставила другое!

Глава одиннадцатая

Махровая вишня в цвету

Сэр Уилоби улучил минуту, когда Клара была рядом, а дверь в сад обеспечивала отступление — на случай, если противник сумеет привести слишком убедительные доводы в свою пользу, — и открыл огонь по кузену, коварно замыслившему своим бегством в Лондон расстроить весь его домашний уклад.

— Да, кстати, Вернон, — начал он, — что это вы там рассказываете всем, кроме меня, будто намереваетесь покинуть нас и броситься в кипящий котел, где из вас сварят суп? Право же, вы достойны лучшей участи, чем вариться в этом котле. Не огорчайте меня, пожалуйста! Поезжайте путешествовать, если вам не сидится на месте. Постранствуйте месяца два-три, а затем присоединяйтесь к нам, и поедем все вместе домой. А там, глядишь, вы и сами, быть может, захотите обзавестись своим домком. Нет, правда, почему бы вам не последовать моему примеру? Поселитесь в одном из моих коттеджей, если хотите, а то — выстроим вам новый дом. Я готов на все, лишь бы не нарушать привычного равновесия. В Лондоне, друг мой, человек теряет свое лицо. Чем вы там будете? Я вас спрашиваю — чем? Когда рядом такой непоседа, кажется, что и твой собственный дом вот-вот обвалится. Здесь вас знают, вы можете спокойно заниматься своим делом. В Лондоне вы — ничто. Откровенно говорю вам, я это испытал на себе. После недели, проведенной в Лондоне, я всякий раз опрометью несусь домой, чтобы вновь обрести себя. Послушайте моего совета, Вернон! Не может быть, чтобы вы всерьез решились уехать!