Эгоист

— В том случае, если жених и невеста знали друг друга достаточно хорошо до своей помолвки.

— Вам не кажется, что вы чересчур терпимы?

Вернон ответил легко и непринужденно:

— Иной раз целесообразнее судить по результатам; оставим суровость историку, которого профессия обязывает быть моралистом, не делая скидки на человеческую слабость. Особа, о которой идет речь, возможно, и достойна осуждения, но ничье сердце не было разбито, а в итоге все в выигрыше: вместо двух несчастных — четверо счастливых.

На его лице было написано упорное благодушие, он как бы призывал ее подтвердить правильность его суда по результатам, и она кивнула и дрогнувшим голосом повторила: «Четверо».

С этой минуты — до той, когда к их ногам, на поросшую травой аллею, внезапно обрушился с дерева юный Кросджей, — она чувствовала, что с таким же успехом могла бы шествовать одна по пустыне — общество спутника не доставляло ей больше ни малейшего удовольствия. Клара и Вернон помогли подняться ошеломленному своим падением юнцу. Из губ его сочилась кровь, а все лицо походило на освежеванного ужа.

Оказание первой помощи общему любимцу необычайно сблизило их. Природная доброта помогла Кларе превозмочь девичью застенчивость, и они вели мальчика, поддерживая его с обеих сторон, словно врач и сестра милосердия.

Глава тринадцатая

Первый рывок на свободу

Беда, приключившаяся с Кросджеем, указывала на то, что мальчишка был обезьяной всего лишь наполовину. Вернон так это и объяснил мисс Дейл, прибывшей в Большой дом незадолго до того, как туда привели пострадавшего.

— Это еще что за новости? — воскликнула она, увидев его.

— Всего лишь продолжение старого, — ответил Вернон. — Он оказался менее цепким, чем положено. Понадеялся, должно быть, по вековой привычке на хвост, забыв, что он у него давно уже упразднен. Ты ведь человек, Кросджей, не правда ли? Настоящий мужчина?

— Еще бы! — пискнул Кросджей старчески дрожащим голоском и скривил рот в улыбку, которая до глубины души пронзила сердобольных дам.

Мисс Дейл приняла пострадавшего в свои руки.

— Вы впадаете в другую крайность, — заметила она Вернону.

— Не кажется ли вам, что некоторая суровость все же для него здоровее, чем чрезмерное баловство? — вставила было мисс Мидлтон и, не получив ответа, подумала про себя: «В глазах этой дамы все, что ни делает Уилоби, — хорошо!»

Вечером, когда сэр Уилоби подсел к мисс Дейл, это ее впечатление укрепилось еще больше: Кларе никогда не доводилось видеть его в таком ударе. Изящное остроумие обоих, их смех, легкое подтрунивание друг над другом, великолепные глаза мисс Дейл, изысканно-благородные жесты сэра Уилоби — все это привлекло общее внимание. Это был турнир двух опытных фехтовальщиков, в котором искусство одного лишь оттеняло мастерство другого. Сэр Уилоби поставил себе задачу вызвать у Клары восхищение. В чем, в чем, а в тупости его упрекнуть было нельзя. Как бы ни наслаждался он этим турниром, — а он, конечно, им наслаждался, иначе он не мог бы участвовать в нем с таким успехом, — была у него еще и особая цель: показать, каким блестящим партнером он способен быть для той, что оценит его по достоинству. Демонстрация эта продолжалась три дня кряду.

Однажды Кларе даже почудилось, будто в ней сладко шевельнулась змея ревности. Но, обшарив все закоулки своего ума и сердца, она не нашла и следа этого пресмыкающегося. Увы, оно было лишь в мечтах — в этом альбоме, куда юноши и девушки вносят свои заметки, подчас не имеющие ни малейшего отношения к двум книгам более вулканического свойства: Книге Разума и Книге Сердца. В ревности Клара нашла бы облегчение, пусть бы оно даже исходило от лукавого. И она принялась анализировать это чувство, пытаясь уверить себя, что его испытывает; но тут же невольно рассмеялась — тем смехом, каким смеются иной раз на скверном театральном представлении, когда веселье вызвано не искусной игрой актеров, а неуклюжей театральной механикой.

Разговор с Верноном поверг ее в глубокое уныние. Слово «четыре» преследовало ее воображение. Четверо счастливых вместо двух несчастных. Так он сказал, считая ее одной из этих четверых; так оно и будет, подумала она, и ей следует убедить себя, что она и в самом деле счастлива, ибо Вернон не только не был способен понять ее душевное состояние, но ему и в голову не приходила мысль об истинном положении вещей. Да и как, по справедливости говоря, можно было предположить такое?

Мучительное чувство отчужденности, в которое ее повергла необходимость жить со своей тайной среди благодушных, ничего не подозревающих людей, угнетало ее несказанно. Ее обуяла нетерпеливая жажда избавиться от этой тайны, подчиниться светским требованиям, отказаться от мятежа, сделаться доверчивой и покорной.