С приездом мисс Дейл задача эта уже не казалась ей непосильной. Сэр Уилоби реже преследовал ее своей нежностью, обращение его сделалось более официальным. Он больше оставлял ее в покое, не оскорблял ее девичьего целомудрия, и поскольку — как она себе говорила — до нее никому не было дела, она стала присматриваться к мисс Дейл, которая ей ставилась в пример, и даже пыталась немного подражать ее искусству вести светскую беседу. А с тех пор как Клара увидела сэра Уилоби в обществе мисс Дейл, она и сама несколько оживилась. Всякий раз, когда она думала о свободе, у нее возникало представление о высокой тюремной стене; она не чувствовала себя в силах предпринять отчаянную попытку вскарабкаться на нее без посторонней помощи и спрыгнуть на другую сторону. А коли так, рассуждала она, коли она такое ничтожество, пора оставить мечты и напрасные надежды, пора смириться со своей долей, и не только смириться, но и принять ее всей душой. К тому же никому ведь до нее нет дела.
Сэр Уилоби был доволен: он добился своего. Напускное оживление Клары лишний раз подтверждало, что он прекрасно знает женщин, и он не слишком огорчался тем, что Клара не могла поддерживать в себе это оживление подолгу. Последнее время его смущал ее взгляд — уж очень строгий и ясный, и ему было приятно убедиться, что есть область, в которой его превосходство над нею неоспоримо. Его радовали и самые ее усилия, и безуспешность их.
Вскоре, однако, она была вынуждена отказаться от этих усилий. Слишком тяжким было бремя, которое он на нее возложил; наигранное чувство, рожденное подражанием, никак не уживалось с естественными движениями души. У нее даже мелькнула надежда, что теперь, когда сэр Уилоби видит их рядом, у него наконец откроются глаза и он убедится, что только в мисс Дейл обретет он подругу, в самом деле достойную его; да, да, конечно, же, он должен увидеть, насколько больше ему подходит блестяще одаренная и преданная ему мисс Дейл, чем такое холодное и неотзывчивое существо, как она, — не может быть, чтобы после такого сравнения он не оценил мисс Дейл по достоинству! Как ни призрачна была эта надежда, Клара думала о ней с таким упорством, что почти уверовала в возможность ее осуществления. В качестве увертюры к действию Клара погрузилась в бездну самоуничижения — такую глубокую, что заподозрить ее в неискренности было бы грешно. И все же самоуничижение ее было в большой мере надуманным. Душа наша в молодости — огонь, разведенный на зыбком плавуне, драгоценный сплав, не остывший и еще не отлитый в форму. Гораздо более искренним чувством была жалость к Летиции, в нем было меньше посторонних примесей; впрочем, самоумаление Клары имело под собой довольно реальную почву, ибо последнее время бедняжка и в самом деле совсем не блистала, с трудом поддерживая даже самый обыкновенный разговор. Она не находила в себе ни смелости, ни остроумия, ни прилежания — ничего, кроме недовольства жизнью и собой, которое точило ее, как ржавчина; и она дошла до того, что каким-то необъяснимым образом умудрялась искренне жалеть уже не себя, а того, кто связал себя с нею словом. Не следует, однако, думать — хоть жалость к сэру Уилоби до некоторой степени и отвечала ее интересам, — будто Клара вызвала это чувство в себе нарочно, по каким-либо тактическим соображениям. Нет, просто она попала в тиски, у нее больше не было ни личности, ни собственных мыслей, она была во власти минуты и настроения этой минуты. Бессознательно, с одного взгляда угадывала она, чем могло быть ей полезным то или иное явление. Юные души, столь, казалось бы, не искушенные в науке лицемерия, если их довести до отчаяния, могут кое-чему научить и верховных жрецов этой науки.
«Ведь Уилоби мог бы быть счастлив, — говорила она себе и прибавляла: — А заодно и я обрела бы свободу!» Но все же не это было ее первой мыслью. Она действительно желала счастья сэру Уилоби в первую голову ради него самого, но — что делать? — это альтруистическое желание уносило ее далеко, в тихую долину среди Тирольских гор, где, сверкая камешками, журчал ручеек и со дна его, смутно виднеясь, в вечном винтообразном движении, стройными колоннами поднимались прозрачные полчища, то голубые, как топаз, то — в глубинах — зеленые, как изумруд; туда, где можно было забыть о брачных подружках, требующих ответа на свои письма. Там, в этой долине, ожидает ее — как только она свершит свой отчаянный прыжок через тюремную стену — Свобода, там можно предаваться безмятежному созерцанию гор, освещенных солнцем и испещренных тенями от сосен, растущих по их склонам. И теперь, когда она уже сделала Свободу своим жилищем и мысленно в нем поселилась, ее забота о счастье сэра Уилоби представлялась ей такой бескорыстной и чистой, что она была готова хоть сейчас завести с ним разговор на эту тему.