Эй, прячьтесь!

Все события, как нам уже известно, происходили в сарае, где по одну сторону прохода было свалено сено, а по другую находилась глухая стена хлева, за которой весело хрюкал поросенок, во всех злодеяниях, разумеется, участия не принимавший. В проходе были сложены дрова, между ними втиснута клетка с лисятами, там же стоял и ящик, где провели ночь утята.

Глиняный пол был загажен птицами, засорен сеном. Джим потребовал обшарить весь этот мусор, поскольку злоумышленник ночью мог потерять какую-нибудь «улику».

Микас-Разбойник, поморщившись, взялся за дело. И «улика» нашлась! Это была пуговица. Коричневая, далеко не новая, с четырьмя забитыми грязью дырочками.

Но эта находка и сбила с толку исследователей. Пуговица-то была от старой папиной сермяги, которую иногда надевает и мама! И когда именно она была утеряна, установить не удалось… Родители подозревали детей, а Джим с Микасом думали, что лисят все-таки выпустил кто-нибудь из взрослых.

Януте не участвовала во всем этом розыске. Сразу после завтрака она ушла по грибы. Вернулась через час с пустой корзинкой, без особого интереса осмотрела пуговицу, спросила, который час, и снова куда-то исчезла.

Не обнаружив других улик, мальчики закрылись в сарае и принялись искать кота. Суровый, но справедливый приговор остался в силе: Черныша поймать, сунуть в мешок и утопить! А кот словно чуял это и целые сутки не попадался никому на глаза.

Закупоренный улей согревало добродушное утреннее солнце, и глина, которой был залеплен леток, побелела, стала походить на штукатурку. Из улья не доносилось ни звука, – никто не гремел, не скребся и не звал на помощь. В тусклое окошко Гедрюс разглядел только залитые воском рамы и спящую ночную бабочку.

«Неужто ОНИ сумели удрать?!» – встревожился Гедрюс и, протерев очки, снял крышку улья.

Вместе с пылью взлетела испуганная моль, донесся слабый запах меда, и в уголке улья Гедрюс увидел сидящего на раме Мудрика. Ученый, по-видимому, нарочно углубился в чтение и не хотел даже смотреть на Гедрюса,

– Эй! – негромко окликнул тот. – Ты тут один?

– Нет, – ответил Мудрик. – Еще мышь есть. Любопытно, почему ты замуровал леток? Ночью нам было душновато.

– Ничего, сейчас проветрится! – ответил Гедрюс, поискав взглядом мышь.

Ах, вот она где! С одной стороны рамы высовывался длинный хвост, а с другой поблескивал крохотный, с каплю дегтя, глаз да испуганно дрожал ус.

– Мне хотелось вас Януте показать, – стал оправдываться Гедрюс. – Она хорошая девочка…

– Вот как, тебе хотелось… – горько усмехнулся Мудрик. – А если мне не хочется?

– С тобой же ничего не случится… Я тебе три ореха принес и меду на листке… Если чего хочешь – скажи, мигом сбегаю.

– Хочу, чтоб ты сейчас же открыл леток и выпустил нас!

Гедрюс все-таки положил на раму все принесенное с собой и еще раз попытался оправдаться:

– Я у Дилидона просил, объяснял ему, что хочу вас показать двоюродной сестре Микаса… Дилидон, можно сказать, пообещал…

– Знаешь, что… – захлопнув книгу, сказал Мудрик, – было бы лучше, если ты вообще нас не видел и про нас не знал. Я сам в этом виноват и за это теперь посижу… Всем нам будет наука…

– А мне-то что с того?! – воскликнул Гедрюс. – Я вижу, а другие мне не верят, вруном обзывают!

– Всем нам будет наука… – еще раз пробормотал Мудрик и снова углубился в книгу.

Гедрюс почувствовал себя неуютно, закрыл улей и посмотрел на солнце. Поскорей бы пробило двенадцать!

Двенадцать пробило раньше, чем Гедрюс управился с делами. Ему еще оставалось подать завтрак соне Расяле, а чего она не съест – отнести курам и Кудлатику. Надо было нарвать свекольной ботвы и подбросить в корыто свиньям, привязать на другом месте выгона корову, начистить на обед картошки и снять с веревки белье, – но только если начнет моросить.

Небо заволакивали тучи, и Гедрюс, долго не ожидая, стащил с веревки белье, упросил Расяле начистить картошки, а сам помчался к волшебному колодцу.

Когда-то здесь была усадьба. Судя по каменному фундаменту, посреди сада стоял просторный дом, в шесть комнат, с террасой. В саду росли не только фруктовые деревья, но и серебристые ели, туи, высоченные тополи. Но в войну людей не стало, избу снесли, яблони перемерзли, и остался только глубокий колодец, несколько вишен, которые каждый год обрывали дети со всей деревни; туи, обломанные для кладбищенских венков, прибывшие издалека серебристые ели и красавцы тополи, пустившие побеги у самой земли.

Януте он увидел еще издали – она умостилась на верхушке тощей вишенки, стараясь достать последние, изъеденные осами, ягодки.

– Ты совсем как белка! – похвалил Гедрюс, с завистью глядя на ее ковбойские джинсы. – У колодца была?

– Была, – ответила она. – А ты насочинял. Он совсем не отвечает, как ты говорил.

– Да, – согласился Гедрюс. – Он не всегда и не каждому отвечает… Сейчас попробуем вместе!

Януте выплюнула косточки, одна из которых угодила Гедрюсу за шиворот, не торопясь, слезла с дерева, отряхивая испачканные джинсы, и пошла за Гедрюсом к позеленевшему срубу.