Эйнемида II. Право слабого.

Обнажённую девушку тщательно омыли водой с лепестками фиалок и умастили лавандовым маслом. Две служанки ловко расчесали её непослушные волосы и уложили их в сложную причёску невесты. Затем царевну обрядили в фиолетовый хитон, полупрозрачное сиреневое покрывало и сандалии цвета светлого олова. На шею легло оловянное ожерелье с крупными топазами, а голову украсили пышным венком из фиалок, сирени и лаванды. Жрица перехватила талию девушки ажурным пояском из оловянных колец и повесила на него небольшой кошель с серебряными монетами. Под весёлую песнь о красоте и благонравии невесты, Кинану повели к выходу.

Во дворе стояла раззолоченая колесница, запряжённая белой четвёркой. Перед нею, изо всех сил стараясь выглядеть уверенно, поджидал жених. Бело-голубой наряд и венок из эдельвейсов очень шли златокудрому румяному Аминте, и многие девушки не сдержали томного вздоха, провожая взглядом колесницу юного царя. Конями правил главный конюший, а спутниками жениха были сын знатного вельможи Лаих и перисский царевич Гермий, чья мрачная красота приковывала даже больше девичьих взоров, чем сам Аминта.

Чету полагалось сопровождать родственникам и друзьям, но в этот раз жених с невестой происходили из одной семьи, и придворных попросту разделили на две партии. Краем глаза Кинана изучала своих «друзей», не видя меж ними ни единого дружеского лица. Все, кого подозревали в недостаточной любви к Аминте, уже разъехались по поместьям, те же, кого назначили «друзьями» царевны, гадали, не скрывается ли в этом зловещий намёк. Впереди стоял суровый мужчина в графитово-сером гиматии. Увидев Кинану в свадебном наряде, он болезненно скривился, и царевна ответила печальной улыбкой из-под лавандового покрывала. Не стоит отворачиваться, дядя, я знаю, тебя они купили тем же, чем и меня. Те, кого мы хотели спасти, живы. Пора расплачиваться и за это, и за поражение. Никто не виноват, просто так легли кости ветреной Дихэ.

Жених с друзьями двинулись к невесте по широкой дорожке из пурпурного неподрубленного полотна. Сосфен заслонил им дорогу.

– Выкуп установлен и размер приданого определён?! – звонкий голос Аминты уже начинал по-юношески ломаться, что немного портило торжественность момента.

– Всё оговорено, записано и определено, – ответил Сосфен.

– Отдашь ли обещаное?

– Вот то, чего желаешь, – дядя отошёл в сторону, и Аминта, нервно сглотнув, посмотрел на скрытое покрывалом лицо невесты. Кинана покорно протянула ему руку. Несмотря на утреннюю прохладцу, пальцы Аминты были влажны. Царевне показалось, что брата бьёт мелкая дрожь.

Под радостные славословия, молодой царь взвёл невесту на колесницу. Друзья жениха обнажили мечи и принялись мерно бить ими в бронзовые щиты, отпугивая зло от молодой четы. Три десятка стражников тоже застучали копьями по щитам, производя страшный грохот. Шумная процессия неторопливо двинулась по улицам Ордеи, направляясь к храмовой площади.

У невысоких ступеней храма Осме, похожего на большой герийский дом, жениха с невестой ожидала Талая в светло-сиреневом облачении жрицы. В руке царица держала оловянный посох с горящей свечой в навершии. В день рождения своего ребёнка и в день его женитьбы, любая мать – жрица Осме. Нет способа вернее донести мольбу до богини, чем через роженицу или мать жениха. После заключения брака, Талая будет молить Осме Хранительницу о счастье молодых и передаст ей просьбы достойных этой чести. Свитки с просьбами прибывали вместе со свадебными дарами.

Аминта подвёл невесту к матери. При виде красавца-сына в свадебном наряде, Талая засветилась гордостью. О том, чьё лицо скрывается под лавандовым покровом невесты, она старалась не думать.

– Добро пожаловать домой, сын. Входи, хлеб и смоквы ждут тебя.

– Взгляни, мать. Сие дева хорошего рода, пристойного воспитания и доброго нрава. Примешь ли её как дочь?

– Взял ли ты её по закону и согласию? Принят ли выкуп? – при упоминании «пристойного воспитания и доброго нрава», Талае наверняка стоило немалого труда сдержать усмешку.

– Всё оговорено, записано и определено.

– Как твоё имя, дитя? Какого ты рода?

– Я Кинана из рода Аэропа. Дочь Пердикки от Калаиды.

– Верно ли, что ты желаешь войти в этот дом?

– Да, мать. Добровольно и согласием.

– Да будет так, – Талая простёрла руки над молодыми. – Входите. Аосмэ ном!

Возле алтаря, похожего на деревенский очаг, царица-мать обернулась. Четыре жрицы Осме со свечами в руках встали по обе стороны от Аминты с Кинаной, гости расположились вдоль стен, увешанных предметами домашнего обихода. Хор женских голосов затянул негромкий гимн.

– Открой лицо, дитя, – велела Талая. Кинана отбросила лавандовое покрывало назад и гордо взглянула в глаза мачехе. Мачехе, которой предстояло стать её свекровью – можно ли выдумать сочетание приятнее?

– Пред Осме, хранительницей, кормилицей, пред камнями этого священного места, пред пламенем очага, клянитесь!