Эйнемида III. Надежда на весну.

– Зеслева ты уже знаешь, он начальник моих сочашников, тот, кто учил меня держать клинок. Я ему доверяю, как себе, так же, как и мой отец, – седовласый воин коротко склонил голову. И здесь Кинана не ошиблась: доверенное лицо, да ещё и воспитатель. Не зря этот Зеслев напомнил ей Сосфена. А судя по взглядам царских родичей, их отношения с Зеслевом ничуть не лучше, чем у Сосфена со свитой Талаи.

Представление прочих вельмож затянулось, но Кинана знала от Аттала, что таков был гисерский обычай. Вожди меньших кланов, свита вождя с должностями виночерпиев, конюших, хлебодаров и всё в этом роде. Жрецы гисерских богов, из которых самый главный, в пышной шапке из орлиных перьев, чтил покровителя грома Тавеза. Какие-то местные богачи и прочие важные люди. Царица поприветствовала всех и сама, в свою очередь, представила Аркиппа и Аттала. Имя последнего, впрочем, было известно и Велевойс даже похвалил доблесть «Чёрного героза». Аттал оставил в здешних краях весьма долгую и малоприятную память, командуя конницей царя Пердикки, но у варваров сожжёные деревни и убитые сородичи вызывали чувство не мести, а уважения. В каком ещё краю сын бы встретил убийцу отца как дорогую гостью и усадил за собственный стол?

Окончив представление, Велевойс в очередной раз превознёс доблести гостьи и посулил богатый пир, после чего поручил Зеслеву проводить Кинану с её «вождями» в отведённые им покои. Сопровождаемые царским воспитателем, герийцы углубились в лабиринт коридоров весьма немаленького дома.

– Кажется, мой приезд на руку вождю Велевойсу, – негромко сказала Кинана. Зеслев шёл подле неё, Аттал и Аркипп, по знаку царицы, чуть поотстали.

– Что ты имеешь в виду, санаизарке? – на лице воина не дрогнул и мускул, но Кинана почуяла, что он весь обратился в слух.

– Положение молодого вождя непрочно, он ещё не заслужил всеобщего уважения. Малые кланы повинуются ему не так, как отцу. Самые сильные ждут случая оспорить его власть, а мать с братьями хотят им управлять. Общую дерзость сдерживает только страх друг перед другом. Приезд царицы Герии – настоящий подарок. Воины, простонародье и мелкие кланы станут уважать вождя больше. Велевойс опирается на них потому, что не хочет быть обязаным кому-то сильному. Это мудро.

– Почему ты мне это говоришь? – бесстрастно спросил Зеслев. В умении играть лицом этот варвар мог бы, пожалуй, поспорить и с евнухом Эпифаном.

– Потому, что это ты дал вождю такой совет, – спокойно ответила Кинана.

– И что из этого следует? – щит невозмутимости дал слабину, в голосе гисера послышалось любопытство. Кажется, он удивлён. Это хорошо.

– Я помогу вождю Велевойсу. Я знаю, что должны увидеть его подданные, и они это увидят. Он может считать меня союзником, и если ему нужен совет или поддержка, пусть смело идёт ко мне. Я делаю это в знак нашей будущей дружбы и надеюсь, что эта дружба будет крепкой и взаимной. Насколько это важно и что с этим делать – решать тебе.

Остаток пути они проделали в молчании. Когда Кинана уже зашла в отведённую ей комнату, Зеслев обернулся.

– А ты умная женщина, царица герозов, – усмехнулся он и, почти как Сосфен развернувшись на месте, быстрым шагом удалился в темноту слабо освещённого чадящей лампой коридора.

Глава XII

Здание совета и суда Китоны пестрело свежими красками фресок, белело мрамором колонн и сияло ещё не успевшей потемнеть от времени побелкой. Статуя Демократии на площади перед входом – простоволосая дева в одном хитоне, воздевшая над головой факел – внушала почтение и благоговение. Всё здесь было совсем не так, как четыре года назад, когда хисский стратег Ликомах увидел это здание впервые. Память о том опалённом огнём и заваленом обгорелыми телами остове хранили дома, окружавшие отстроенное на эферское – а если точнее, на бесстыдно содранное с союзников – серебро чудо зодчества. Белый храм демократии и справедливости горделиво возвышался среди опалённых войной и смутой домишек, а в тени величественной статуи пристроилась старая нищенка, стыдливо ёжащаяся под жалостливыми взглядами прохожих. Даже старожилы с трудом узнавали в этой согбенной нуждой и горем старухе мать забитого камнями советника Софроксила, некогда дерзнувшего отменить пошлины на анфейское масло, чтобы поставить его в равные условия с эферским. Тиранния повержена, народ обрёл свои права, средь мрака и тьмы возгорелся маяк свободы – символ светлого будущего Китоны в семье свободных народов. Белые стены храма и добротные дома эферских колонистов, переселённых сюда взамен вывезенных на бесплодный Пантарей китонцев, напомнят уцелевшим жителям мятежного города о преимуществах демократии. Входя под сень огромного дверного портала, Ликомах едва подавил желание сплюнуть прямо на сверкающие чистотой белоснежные плиты пола.