Эйнемида III. Надежда на весну.

Да, к старикам сон приходит поздно, но это даже хорошо. Они лучше молодых осознают, сколь малый срок отмерен человеку и как ценен каждый час – жалко тратить такое богатство на сон. Как сказал отец Анакрета, Лаофирон, лёжа на смертном одре: «Времени мало, сын мой, относись к нему бережно. Живи каждое мгновение, словно оно последнее, и не будешь горевать о нём, когда у тебя не останется мгновений». Тогда Анакрет этого не понимал, теперь понял. В свой час он тоже скажет это своему сыну Хилону, и тот так же сделает умный вид, не понимая, при этом, ничего. И тоже, в свой час, поймёт.

В эти глухие часы всегда и думается легче, и воспоминания ярче. Молодость, зрелость, слава, почёт. Радость и горе, победы и поражения – сколько же всего было! Хорошая жизнь, такую не жалко и вспомнить. Многое можно было бы сделать и лучше, но дай бессмертные возможность что-то изменить – оставил бы всё как есть. Нужно подумать, что ещё не сделано, как передать сыну и внуку наилучшее наследие? Какие советы дать, какие мысли досказать, как помочь им пройти свой путь, когда его не станет? Так добросовестный управляющий, уходя на покой, прибирает склады, подчищает счета, разъясняет преемнику все тонкости и секреты, чтобы дело, которому он посвятил жизнь, не потерпело урона и после его ухода.

А ещё в такие часы Анакрет любил чувствовать дом. Родной дом, в котором прожил всю свою долгую жизнь. Где знакомы каждый камень, каждая трещинка в стене, каждое дерево и каждый куст. Дом, полный знакомых запахов и родных голосов, сердце рода Элефтериадов, хранилище праха его предков и семейных богов. В ночной тишине Анакрету казалось, что этот дом ‒ живое существо, а сам он – его неотъемлемая часть. Ему казалось, что он чувствует дом, словно это его собственная рука или нога. Вот гинекей, где мирно спят невестка и внук, вот андрон, где сын отдыхает в объятьях гетеры. Вот помещения для рабов, кладовая с припасами, семейный храм, пустая кухня, очаг, ещё хранящий тепло и запахи приготовленной за день пищи… В такие часы мир Анакрета сужался до размеров отчего дома, и сам дом становился целым миром – его, Анакрета, миром.

Тревогу в своём мире он почувствовал сразу. Она зародилась у ворот – добротных, обитых дубом ворот внутреннего двора, поставленных ещё отцом. Со скоростью лесного пожара тревога поползла по дому. Следом за неясным ощущением пришли и звуки: крики, топот, шум борьбы. Что-то происходило там, в сердце мира, а он, Анакрет, не мог даже встать, чтобы оградить, защитить свою вселенную от чужих, грязных рук. Оставалось только ждать, когда беда вспомнит о нём, жалком старике, и бессильно сжимать кулаки от невозможности что-либо изменить.

– Господин, на нас напали! – Проб, один из дюжих рабов, что заменяли старику ноги, вломился в комнату, распахнув дверь ударом плеча. По бедру парня текла кровь, одежда висела лохмотьями, а в руке он сжимал гнутую железную кочергу.

Анакрет не успел ответить, следом за Пробом в комнату ворвался яркий свет факелов и какой-то юноша, размахивая палкой и яростно визжа, бросился на анакретова слугу. Могучий раб отшвырнул тщедушного юнца к стене, точно котёнка, но другой сопляк, похожий на первого, точно близнец, ударил Проба палкой по голове. Сдавленно охнув, раб осел на пол.

– Ага, папаша тиранна! – радостно воскликнул второй юнец и, протянув с трудом поднявшемуся товарищу факел, бросился к Анакрету. – Вставай, старое дерьмо! – взвизгнул он, пытаясь за шиворот хитона вытащить старика из постели. Анакрет упёрся, тонкая ткань треснула, юнец свалился на задницу, но и старик вместе с постелью сполз на пол, в безуспешной попытке удержаться, опрокинув столик с фруктами и вином.

– Ах ты тварь! – истерически завизжал юнец, и живот Анакрета пронзило болью от удара обутой в военный сапожок ноги. Старик сжался, ожидая нового удара, но тут поднялся Проб. С покрытым кровью лицом, шатаясь, точно пьяный, верный слуга бросился на обидчика своего хозяина, намахиваясь подхваченной с пола кочергой.

Видно, злые демоны хранили сегодня жестокого юнца, а может, просто зрение изменило раненому в голову рабу. Пройди удар на полпальца правее, держать бы сопляку ответ перед Урвосом всеприемлющим, но кочерга лишь чиркнула по затылку, выдрав клок волос, и Проб, не удержавшись на ногах, повалился на пол. Юнец взвизгнул от неожиданной боли, а затем, бешено вопя от смешанной со страхом злости, кинулся с палкой на лежащего без сил раба. Его товарищ с радостным гоготом присоединился к расправе.

Проба избивали исступлённо. Били ногами, палками, со злорадным хохотом скакали по превратившемуся в бесформенное месиво телу. Увлечённые своей кровавой забавой, на Анакрета они внимания не обращали, что вполне его устраивало. Дрожащими от боли и ярости пальцами он нащупал валяющийся на полу нож. Простой тонкий нож, каким ему обыкновенно очищали яблоки от слишком твёрдой для старческих зубов кожуры.